В 2011 году на краевой семинаре молодых литераторов «Молодая литература Алтая – 2011» среди наиболее интересных отмечена проза Марии Райнер. По итогам семинара издан сборник с лучшими произведениями участников «Пролог», ноябрь 2011, с рассказом Марии Райнер «Дождь, дождь, уходи». Рассказ также опубликован в Литературно-художественном журнале Алтайского дома литераторов «Пикет», №2, 2011, в разделе "Творчество участников краевого семинара «Молодая литература Алтая»".

Мария Райнер. Автопортрет

Мария Райнер

Дождь, дождь, уходи

Приятное сентябрьское утро. 

Небо затянуто облаками цвета непростиранного чернильного пятна. Старые тополя стоят привычно и тихо, как арестанты, подняв вверх свои усталые ветви, и едва заметный ветерок лениво перебирает жёлтые в крапинку листья, отыскивая напрасно сгустки солнечного тепла.

Воробьи распустили перья, чтобы согреться, бродячая дворняга с энтузиазмом вспрыгивает на мусорный бак и, придерживая передними лапами туго набитый жёлтый пакет, рвёт его бок острыми зубами.

Никакого намёка на солнце. Никакого намёка на то, что завтрак будет съеден: он не ест мою яичницу с помидорами и сыром, потому что боится потолстеть.

Он считает, что если он потолстеет, то я уйду от него к N или к M – в общем-то, ему не важно, к кому. Важно, что уйду от него, брошу его одного в дождь и в холод, сдам в камеру хранения приближающейся зиме, брошу метели, как рыбьи внутренности коту. 

А метели, как он думает, всегда есть дело до его подкожного страха к её заунывными песням. Он боится, что я оставлю его один на один с хрупким студёным воздухом, который его лёгкие не научились как следует прогонять по своим кавернам. 

И так каждую осень.

Зрелище поглощаемых мною жиров вызывает у него спазм, и, взяв свои мюсли, он уносит их в свой кабинет, где мы проводим почти всё наше время. Вернувшись, он демонстративно забирает банку с кофе и две чашки. Это значит, что он извиняется за своё отсутствие за завтраком и приглашает меня пить кофе в его личное пространство.

Я приду и сделаю вид, что питалась манной небесной. Он – вегетарианец. Мне это нисколько не мешает, потому что я его люблю. К моим пищевым пристрастиям, берущим начало в каменном веке, он тоже относится спокойно. Просто наступают холода, и он раздражается, и ему неприятно, что он не может скрыть своё раздражение. Жаль, что он не любит осень. Я – люблю. 

Он плотно закрыл за собой дверь – сейчас включит камин. Можно открыть форточку. Боже, какой вкусный воздух! В нём горечь ушедшего лета уживается со свежестью мокрой земли, а пыль отсыревшей травы смешивается с тяжестью прозрачных луж. 

Он сердится, когда я ухожу прогуливаться в парк в сырую, осеннюю погоду. Он ревнует меня к дождю и говорит, что пусть лучше я буду любить W или R – но только не дождь.
Как только небо затягивается тучами, он хмурится, замыкается в себе и крутится в своём кресле из стороны в сторону, и взгляд его прикован к окну, за которым искажённый каплями дождя город со стёртыми углами, расплывается и тонет, как человек, попавший в водоворот. Он неизменно видит этот город распухшей серой крысой, а я представляю блестящую шкурку мыши, которую мечтает поймать наш кот.

Мне хочется целовать его нахохлившееся, обиженное лицо, неподвижный лоб и тонкие губы, про которые умные физиогномисты говорят, что они злые. Осень – это время реализации моих душевных порывов. Я целую его, а он вздыхает облегчённо, как большой, капризный ребёнок и в благодарность гладит мою руку. 
Зимой он не замечает мои ласки. Зима вносит в наши отношения нейтральность. Он знает, что зимой я никуда не уйду, потому что N уезжает, M страдает депрессией, а W зарабатывает, чтобы летом сбежать в Таиланд. 

Весной наша любовь выгуливается в любую погоду, но на поводке. Он не отпускает мою руку, когда мы гуляем по лиственничной аллее парка, шутит, смеётся, рассказывает мне неприличные анекдоты, а ранней ночью начинает ворчать, почему это в постели на его месте спит кот!

А где ему ещё спать? Он привык. Но если chère marié обратил на это внимание, то это явный признак того, что мне пора указать коту на дверь. Впрочем, когда наступает лето, кот восстанавливает свои права. Лето – это время, когда мы почти не видим друг друга. Он постоянно уезжает: походы, горы. А я остаюсь одна и занимаюсь тем, что скучаю по нему.

Я живу тем, что мне его не хватает. Лето я провожу в его кабинете. Читаю его книги, навожу порядок в его компьютере, мою окна и люстру. Он никогда не звонит и появляется лишь затем, чтобы машина постирала ему одежду. Он дарит мне усохший и помятый букетик заурядных горных цветов, который я всегда ставлю в пузатую вазу на комоде в своей комнате. Не дай Бог его выбросить!

Я выкину эти цветы после того, как он неожиданно заметит их и довольно ухмыльнётся: 

- Надо же, а я и не знал, что ты неравнодушна к моим букетам! 

После чего остаток вечера он будет улыбаться как соседский годовалый малыш.

Август – переломный месяц в его настроении. Он становится ворчливым и нервным. Иногда он может даже накричать. Например, когда мы с котом едим колбасу. Он утверждает, что запах мяса мешает ему работать. В таких случаях  лучшее средство – молча есть дальше, стараясь особенно не вслушиваться в то, что мы с котом – дармоеды, что мы обнаглели и перестали его уважать, и что он не намерен мыть после нас тарелки.

Никто не понимает, как я это терплю. А что тут непонятного? Я его люблю, это, во-первых. А, во-вторых,  я понимаю, что он кричит не на меня, и не на кота, а потому, что приближается осень, а вместе с ней панический страх, и даже кот это понимает.

Надышавшись воздухом сентябрьского утра, я закрываю форточку – наверняка, он сейчас вернётся, чтобы громко хлопать дверцами шкафов, выражая своё неудовольствие в связи с моим опозданием на утреннюю кофейную церемонию. Я должна понимать, что это преступление – не сидеть в кресле напротив него, а дышать холодным воздухом, впуская его в себя, как постороннего мужчину (это его образ).

Убираю остатки завтрака в холодильник. Мы с котом не гордые: разогреем на обед и съедим. А он снова будет пыхтеть. Как же! Разогревать еду и есть – опасно для здоровья. Это вредно. Этим я приближаю свою смерть, а, значит, умру раньше, чем он, и оставлю его наедине с холодом… Такая вот убийственная логика паука, который не может прожить без мухи, запутавшейся в его сетях.

Мы сталкиваемся в дверях. Он подозрительно осматривает меня, как будто я на его глазах флиртовала с A или B – не важно, с кем, главное – не обращала внимания на него!

- Почему ты так долго завтракала? – напрямую спрашивает он.

- Я читала, - вру я. 

На моё счастье, на подоконнике лежит книга. Зюскинд. 

- Я жду тебя пить кофе, - его голос теплеет. 

Он уважает Зюскинда. Я беру ложки, сахар и шоколад. Пока мы пьём кофе, он развлекает меня разговорами о дзен – буддизме. Понятно, с кем он отдыхал в горах последним летом. Но когда день зашторен плотными тучами, как-то неинтересно слушать про дзен. 

Кофе он готовить не умеет, вернее, ленится молоть зёрна и кипятить воду на плите, а не в чайнике, поэтому мы пьём растворимый Chibo Family. Сhère marié не устаёт бегать на кухню за свежим кипятком, он любит проявлять обо мне заботу. Одновременно он двигается, а у него, по его словам, есть лишние килограммы.

Начинается дождь. 

Он сразу мрачнеет и забывает, о чём говорил. Первый осенний дождь… Судя по его неторопливости и размеренности, едва ли он закончится к вечеру, а ведь ещё не наступило время обеда! В моих глазах зажигаются огоньки. Стоять возле окна, пить настоящий кофе и смотреть, как дождь дарит себя равнодушному городу…

Бесконечно могу я вслед за дождевой каплей скользить по мокрому стеклу, извиваясь, и сливаясь по дороге с другими такими же каплями. Это так похоже на жизнь в чистом виде! 

Он, не замечая, что подражает дождю, барабанит пальцами по подлокотнику кресла. На лбу отчётливо прорезаются две вертикальные морщинки. Это ещё один повод для его страхов. Он уверен – и разубедить его нельзя – что он стремительно стареет, в то время как я с каждым годом расцветаю и становлюсь всё более и более привлекательной.

Он уверен, что стариков нельзя любить, как можно любить Q или Z, а можно только жить с ними из жалости. И я не знаю способа разуверить его в этой навязчивой мысли. Откуда вообще взялась эта разница в возрасте? И почему chère marié помнит о ней так же хорошо, как и о том, что последнего из рода Буэндиа съели муравьи? 

И даже музыка – единственное существо, которые мы пустили в наш внутренний покой – не может исправить его предубеждённого мнения о том, что я люблю дождь больше, чем его. Музыка звучит всегда, даже когда его нет рядом. Сегодня я томлюсь от Richi Sacamoto, мне хочется влезть к нему на колени и заняться с ним любовью, потому что дождь я люблю иногда, а его – всегда!

- Ну, сделай что-нибудь! – повзрослев, он так и не разучился капризничать.

- Что именно? – когда я с ним говорю, я слежу за тем, чтобы мой голос звучал, как полифоническая фуга. Сhère marié это любит. 

- Прекрати этот дождь! 

- Я не могу его прекратить, - осторожно говорю я, мысленно взывая к его здравому смыслу. – Он вызван не мной, к тому же он целесообразен.

- Он действует мне на нервы. 

Сhère marié качается в кресле из стороны в сторону. Что-то он постарел за месяц, расплылся, и вид у него несвежий, как у кошачьего лотка, который вовремя забыли помыть.

- Но ты же понимаешь, что я не могу постоянно вмешиваться в дела природы, - пытаясь объяснить по-хорошему, я рискую потерять его расположение.

- Но ты же волшебница! – ему неинтересны мои возражения. 

Он хочет, чтобы дождь прекратил лить с небес, и ему не важно, каким способом. 

- Ну, хоть сегодня! – нотки каприза исчезают из его голоса. 

Это что-то новое!

- А что сегодня? 

Я стараюсь не смотреть на окна, залепленные водяной пеной, как пластырем. Это как предать, как изменить.

- Я хотел провести этот день с тобой! 

Он краснеет, глядя в пол. Легче из ореховой скорлупы выжать сок, чем из него слова любви.

- Мы и так вдвоём, - я ломаю нормы приличия и забираюсь к нему на колени. 

Расстёгивая рубашку, я с любовью глажу белые пластмассовые пуговицы. Я люблю его хуже кошки, совершенно по-человечески, когда с волос срезают прядь, обвязывают её розовой лентой и хранят в музыкальной шкатулке.

Правда, срезать с его головы нечего, и я довольствуюсь тем, что помню «в лицо» все пуговицы на его одежде, не смотря на то, что он пришивает их сам.

Он позволяет мне расстегнуть его одежду и выдернуть её из брюк он тоже позволяет. Он даже идёт мне навстречу, прикладывая к моим грудям ладони лодочкой. Но у меня такое чувство, что он обучается игре на фортепиано, и учится правильно держать пальцы. Но и этого мне хватает, чтобы позволить волне возбуждения выбросить меня из лодки в непредсказуемое море.

Но мой chère marié кидает мне спасательный круг и насильно вытаскивает обратно на палубу. Он считает, что там безопасно, и не хочет даже просто выслушать меня.

Он отрывает мои пальцы и, избегая смотреть мне в глаза, твёрдо произносит:

- Я не могу тебя любить во время дождя. 

Дальше сидеть и жать его колени бесполезно. Я застёгиваю его рубашку – он любитель порядка – и поднимаюсь. В виде извинения он наливает мне ещё один кофе и добавляет в него коньяк, чтобы мне было не так тяжело разгонять дождь.

Когда это случилось в первый раз, я лишь слегка удивилась совпадению своего страстного желания оградить его от страха с внезапной переменой погоды. В тот первый раз я не обещала ему, что избавлю его от дождя. И, возможно, я бы не удержала это событие в памяти, если бы он не напоминал мне об этом целых два дня. Те два дня бедный кот спал, где попало.

А потом всё повторилось. 

Сначала он просил и добавлял «пожалуйста», потом он забыл о вежливости. Ещё были злость, было театральное раздражение. А я не могла дождаться, когда же, наконец, он познакомится с равнодушием.

А я настолько отточила своё умение, что могла убрать дождь за каких-то десять минут. Но какие это были минуты… и мне, и ему, они казались тысячелетием. Прекратить дождь совсем – это не всегда было возможно. Но сделать так, чтобы он не видел этот дождь, было мне по силам. 

Я не буду объяснять технические детали, потому что этот механизм не раскрывается до конца даже мне. Со стороны это выглядит подобным образом: я ухожу на балкон, открываю большое окно, пристально смотрю на дождь, и он уходит.

Поначалу для создания «завесы» я использовала частицы своей души. Получалось великолепно, пока я не поняла, что с каждым ушедшим дождём во мне остаётся всё меньше и меньше человеческого, что в моей голове стираются границы между тем, что дозволено, и тем, что наказуемо.

Я начала измерять своё внутреннее состояние не общепринятыми моральными нормами, а другими критериями: комфортно / некомфортно. Можно по-разному чувствовать себя, наступив на зрелую мякоть яблока, превратив её в недопечённую оладью: можно не заметить, а можно сокрушаться об измазанной обуви.

- Я прекращу дождь, - обещаю я, допивая свой кофе и фиксируя мозгом, куда он прячет коньячную бутылку.

- Чудесно. 

Он улыбнётся, когда окна просохнут от влаги и перестанут транслировать осеннюю унылость городского пейзажа. Он смотрит выжидающе и не понимает, чем вызвано промедление с моей стороны. Я встаю и выхожу на балкон…

Там, в тепле, в своём вертящемся кресле он подозревает меня в любви к дождю и сцепляет пальцы, как в минуты, когда я улыбаюсь не ему, а D или F. 

Я открываю окно и смотрю во двор. Это только со стороны кажется, что я завораживаю дождь, но это не правда. Мне нужен строительный «материал» для завесы. И это должен быть «живой» материал. И чтобы «завеса» держалась как можно дольше, у «материала» должны быть чистые мысли, чистая совесть и невинная душа. К сожалению, животные для этого не подходят.

Дождь плох лишь тем, что он заставляет людей искать убежище. Но сегодня мне подозрительно везёт. Во дворе гуляет ребёнок, девочка, в красных резиновых сапожках и с розовым зонтиком. Я её знаю. Девочке лет пять, она живёт в соседнем подъезде. Я хорошо знакома с её мамой: она работает в библиотеке, куда я отношу книги, которые он мне дарит, потому что их больше любят читать другие.

Мне кажется, что я даже помню, как зовут этого ребёнка. А, может, мне это только кажется. У этой девочки светлые волосы и голубые глаза. Она очень симпатичная. Именно такой я представляю себе Гретель, и я понимаю чувства старой ведьмы, которая для того, чтобы заманить этого ребёночка в своё пользование, научилась технике хронального изменения материи, ведь пряничный домик – не что иное, как «завеса» для наивной детской восприимчивости.

Странно, что она гуляет в дождь одна. А она именно гуляет. Только дитя может так самозабвенно опускать в пропасть лужи нежные ножки и получать от этого удовольствие. В детстве меня с трудом разлучали с дождём, и я погружалась в мокрые водовороты, как в любовь. И что из меня вышло?

На мгновение я задумываюсь о жалости и вдруг осознаю, что я не понимаю, что такое жалость. Когда я была ребёнком, я часто плакала о старой женщине, продающей поникшие головки астр на углу нашего дома. Я очень её жалела. Она не выдерживала конкуренции красногрудых роз, выставляющихся по соседству. Мать презирала моё отношение к этой женщине, приговаривая одну и ту же фразу: «У пчёлки жалко».

И тогда я начала понимать понятие жалости как какое-то действие, связанное с болью: надо ужалить одного человека, чтобы другому стало хорошо. Правда, после погрома витрин с пышнотелыми розами хорошо было только мне. И лишь когда я встретила моего мужа, моя жалость нашла достойное применение.

Эта розовая Гретель расстроилась, когда дождь исчез, чтобы играть с другой девочкой. Она сложила зонтик и ушла домой. Мама читает ей перед сном добрые сказки и учит состраданию, поэтому «завеса» простоит долго, я думаю, месяц, а там и зима. Снег chère marié терпит и переносит относительно спокойно.

Гретель – как те мёртвые розы, которые валялись среди стекла в лужах воды: какие-то цветы спасли, укрепив их головы нитками и лаком для волос, отмыв от грязи и сбрызнув духами. Но Гретель – не роза. Она – человек. Маленький, красивый и живой человечек…

Дождь исчез, а я стояла и смотрела, как маленькая Гретель опустила голову, постукивая красными резиновыми сапожками. Глазные яблоки в её глазницах уже превратились в мутные хрустальные шарики, за право обладать которыми мы в детстве разбивали друг другу в кровь носы и губы.

Гретель напомнила мне маленькую планету, которую медленно поглощала большая и сытая чёрная дыра. Пройдёт тридцать дней, и планета продолжит свою жизнь в чьих-то воспоминаниях.

- Сhère, - он зовёт меня тревожным и подозрительным голосом. 

Я оборачиваюсь. В моей душе нет никаких чувств. Конечно, они появятся, chère marié постарается, чтобы они появились. 

– Дождь закончился!

Он имеет в виду, что тучи разошлись, что холодные осенние капли перестали путать грешную землю с его возвышенной душой, а я всё ещё неподвижно стою возле окна, и мои глаза гуляют во дворе. Я возвращаюсь.

- Ты целых пять минут изучала воздух, после того, как дождь прекратился! – укоризненно говорит он. 

Не удивлюсь, если он наблюдал за часами.

- Я придумала новое заклинание, - у меня нежная улыбка. – Оно требует чуть больше времени. Зато дождь не вернётся… скоро.

- Ты голодная? – участливо спрашивает он.

- Да, - отвечаю я бодрым голосом.

- Хочешь копчёную курицу? 

В нашем холодильнике курицы нет. Это значит, что он оденется и выйдет из дома, чтобы её купить!!! 

Я киваю: 

- Да, chèrie, конечно же, я хочу курицу! 

Не дай Бог отказаться! Он воспринимает отказ как тяжёлое оскорбление. 

Я знаю, чего он боится: что я ослабну без мясной пищи и заболею, а потом умру и оставлю его один на один с холодом осенних прикосновений. 

Чтобы уверить его в том, что в ближайшие дни я не умру, измученным голосом я произношу: 

- Дорогой, купи мне ещё варёной колбасы, нарезки и котлет для кота! 

Он кивает, торопливо целует мимо губ и удаляется. Я обречённо встаю и иду искать свой телефон. Если не послать ему ещё и SMS, то он, вернувшись, скажет, что мы с котом не ценим его усилий. А раз не ценим, значит, не любим…

Кот спит на моей постели. Я ложусь рядом и набираю: «Сhèrie, я забыла тебе сказать, чтобы ты ещё купил коту паштет, а мне два мороженых: с ванилью и с орехом».

Он просто в восторге оттого, что я постоянно забываю ему что-то сказать. Тем более, он любит мои сообщения. И писать ему можно всё, что заблагорассудится. Отправив SMS, я подхожу к проёму окна и проговариваю вслух детский дурацкий стишок:

Rain, rain, go away,
Come again another day [1]…

Это что-то вроде аффирмации. Если не позвать дождь снова, то обязательно случится что-то плохое…

1.    Дождь, дождь, уходи, возвращайся в другой день (англ.)

09/2008

Фотографии Марии Райнер.
Мария Райнер о (Мысли вслух).