Мария Райнер

Утка

Неприметная, надёжно спрятанная в зарослях молодого ельника тесная, как чулок, расщелина неожиданно заканчивается небольшой песчаной полянкой с округлыми камнями и аккуратным костровищем. Уютно здесь: маленькая комнатка с видом на льдистую, дымчатую гладь озера.

Здесь нет шума людской болтовни, лишь неподалёку кучке белых грибов рассказывает свою житейскую историю невысокий горный водопад.

Трудно пробираться через расщелину: где боком, где пригибая голову вниз, будто провинился в чём-то. Запах в этом проходе сырой, прохладный, мшаный.

Сверху искривлённая полоска неба оглядывает тебя, как несчастного, брошенного на дно узкого колодца преступника. На этой голубой, яркой полоске чертит какие-то знаки одинокая белая утка.

«От стаи отбилась», — думает Алексей, протискивая мощные плечи сквозь густой сумрак расщелины. Если не смотреть наверх, тебя тут же охватывает чувство полной оторванности от реальности, и ты начинаешь чувствовать себя, как потерявшаяся пуговица. Алексей не любит это чувство, не сулит оно ничего хорошего.

Ему хочется побыть одному, хочется познать суть одиночества, понять, зачем оно, можно ли в нём выжить, ценно оно или разрушительно. И ничто так не способствует работе мысли, как незатейливый вид сурового горного озера. Он никому не нужен. Он устал.

Выбравшись из каменного тоннеля, Алексей кусает от досады губы: прислонившись к нагретой скале, что-то быстро, не прерываясь, пишет в тетради худенькая, черноволосая девушка. Ира. Она.

Ещё есть время повернуть назад и не встречаться с ней, потому что Ира – это живое воплощение ухода из реального мира. Но Алексей не верит в случайности. Для него случайностей нет. Есть — данность. Бог или даёт что-то, или отбирает. Дал — Иру. Мог ли он мечтать о таком?

Ира угадала его осторожные шаги. Песок — крупный, скрипучий, озорной — выдал, казалось, не только его приближение, но и мысли, сомнения… Ира смотрела на него, как яблоня на прохожего: подойди, сорви, облегчи…

Алексею всегда казалось, что он живёт не среди людей, а среди обильно плодоносящих деревьев, склоняющих свои ветви под тяжестью налитых плодов. И сил у них уже нет освободиться от этой тяжести, а Алексей, будто он родился садовником, ходит и трясет эти шершавые, тёплые деревья.

— Здравствуйте, Алёша, — Ира поздоровалась первой. Она бросила писать и стала вертеть в руках приметную синюю ручку.

«Опять «вы», — подумал Алексей с неприязнью. — Отгораживается, не подпускает к себе близко. Хочет, но не верит. Никому не верит. А считается, что мы — друзья».

— Привет, — ответил он неожиданно весело, избегая называть её по имени. Если он скажет словами её серебристое имя, то совсем пропадёт. Потеряется в россыпи хрустальных звуков, и кто его найдёт?

— Что ты здесь делаешь?

«Будто непонятно, что она здесь делает. Сбежала от всех, кому она нужна, и пишет. Опять пишет о том, до чего, в принципе, никому нет дела».

— Я здесь сижу, — медленно, будто взвешивая каждое слово, отвечает Ира.

«Нет, никакая она не яблонька», — думает Алексей, — «кактус. Фантазия пустыни. С иголками и неприступным огрубевшим стволом. Ждёт, когда прольётся дождь. Долго может так ждать. Годами».

Алексей подошёл к воде, наклонился и опустил ладони в чистую, прозрачную воду. Ира неподвижно смотрела на него. Казалось, что молчание вовсе её не тяготило.

«О чём она думает?», — мысленно спрашивал Алексей у серой клочкастой пены, прибитой к берегу едва заметным течением. На воду села стрекоза. У неё золотисто-зелёные крылья, как глаза Иры. Одно крылышко сломано, смято. Ледяная вода ломит руки, но Алексей не вынимает их. Ждёт, когда она скажет: «Алёша! Вода же холодная! Вам руки надо беречь! Вы же врач!». Но Ира молчит.

«Никакой она не кактус, — снова думает Алексей, — а обычное засохшее дерево. Сначала обрубленное, потом умершее. И плевать ей на мои руки, и на стрекозу, и на утку, и на всё ей плевать…».

— Тебя там ищут, — повернув к ней бледное, с ранними морщинками лицо, говорит Алексей. Ира, не мигая, смотрит чёрным, чётко очерченным взглядом в его кричащие синие глаза. А ведь она всё понимает, но не хочет говорить…

«Убитое молнией дерево… Что ей стоит ответить, женственно пожав плечами: «Пусть ищут. Мне хорошо здесь… с тобой»».

Ира встаёт, не замечая, что её исписанная тетрадка и ручка с тонким стержнем бесшумно сползают на прогретый песок. Неужели есть что-то, что важнее её диковатой, унылой, как пустыня, прозы? Что же это?

Ира приближается к Алексею и, опустившись на корточки, всовывает обе руки в озёрное зазеркалье. Именно, всовывает, будто надевает перчатки. Исчезает холодный блеск озера, переломленный переплёт тетрадки, стрекоза с раненым крылышком. Одинокая утка, печально крякающее что-то своё, домашнее, тоже исчезает… «Только бы не испортить, ведь случайностей нет».

Она могла бы нарисовать на своём лице вежливую, светскую улыбку и поболтать с ним о погоде. О том, как много уродилось грибов; о том, что воздух прозрачный и что она бы не рискнула опустить в воду свои нежные пальцы. Но ничего подобного она говорить не стала.

Обыкновенно, даже как-то чуточку скучно, она держала руки в ледяной воде, и ничего на её лице не отражалось. Нет, эта яблоня никогда не рождала тонну яблок, она холила одно — самое любимое — румяное с одного боку и чуть зеленоватое с другого, и росло это яблоко высоко, и никому не давалось в руки.

А перед зимой, переполненное дождями, оно падало в землю, сморщивалось и украшалось белым налётом плесени. Должно быть, это яблоко очень любили червячки. Алексей старался не смотреть ей в глаза, и она к этому не стремилась.

Налетавшись, утка опустилась на озеро и поплыла возле них — гладкая, упитанная, растерянная. Надо было о чём-то говорить.

— О чём ты сейчас думаешь? — ещё не успев договорить, Алексей начал клясть себя за глупый вопрос. Не умеет он говорить откровенно, не умеет обнажать душу до самых глубин. Сколько он перевидал этих душ, сколько пытался излечить, и редко удавалось.

— Я думаю об одном желании, — Ира повернула к нему голову и в упор посмотрела на Алексея. Его бросило в жар. Как легко сбрасывает она листья с дерева своей души и не боится оставаться обнажённой!

— О каком? — холод воды распространился по телу. Губы побелели, но он улыбался.

— Я хочу поранить себе руку. Или ногу, — скучно стала говорить Ира. — Или голову… А вы бы, Алеша, как врач, оказали мне помощь. Ну, там, промыли, перевязали, перетянули, сказали бы, что это неопасно.

«Что на это ответить?»

— Ты как эта утка, — Алексей кивнул в сторону белого водоплавающего шарика. Утка казалась игрушечкой, такой красный и блестящий был у неё носик, а глазки чёрные, как у плюшевой собачки.

«Глупость, конечно, сказал. Но лучше глупость, чем дежурный набор фраз».

— В смысле, плаваю и не подозреваю, что кто-то собирается меня подстрелить?

— Нет. Ты хочешь, чтобы стая вернулась за тобой, — выпалил Алексей и испугался.

— Стая не вернётся, — серьёзно сказала Ира. — Она как игрушка, да?

— Чья? — беседа двух идиотов, но по-другому она замкнётся и вернётся к тетрадке.

— Моя. Моя игрушка, — Алексей, наконец, вытащил руки из воды. Он их не чувствовал. Ира последовала его примеру. Отряхнула капли, вытерла ладони о джинсы и стала смешно на них дуть, согревая. Ничего не ответила. «Так-то, Ира. Существует душа обнажённее твоей. Значит, согласна быть игрушкой. Моей».

«Зачем я так сказал?», — корил себя Алексей, наблюдая за Ирой. В её лице ничего не изменилось. Подойдя к скале, она выкинула вперёд руку и ребром ладони ударила острый серовато-коричневый выступ. Должно быть, сильно ударила.

Несколько капель крови упали на зернистый, желтоватый песок. Инстинктивно она прижала руку к груди и обхватила её другой рукой. Но Алексей не вскочил.

«Сейчас она скажет притворно-сладким голосом: «Алеша, мне нужна ваша помощь!», — зло подумал Алексей. — Ну, неужели можно вести себя так изощрённо жестоко: калечить себя на глазах у врача. Ненавижу. Кукла. Холодная, аморальная кукла. Думает, я сейчас вскочу, возьму её руку, осмотрю… нежно! Не дождёшься!»

Алёша отступил чуть назад и сел на большой, сильно прогретый камень. «Мало в это дерево молния била!, — думал он образно. — Прекрасно ведь знает, что я этого не люблю! Хватит! Натерпелся! Надо было встать и уйти. И забыть: и эту ненормальную Иру, и глупую утку, бестолково плавающую по озеру, и бухту эту, осквернённую человеческим присутствием. И бродит кто-то на другой стороне озера зачем-то».

Ира молчала. Уронив подбородок в ладони, Алёша, вернее, Алексей Викторович, психиатр со стажем, с грамотами, дипломами, изучал песок и мысленно взывал к Ире: «Ну, не молчи! Скажи, что тебе больно! Скажи, что тебе плохо! Скажи, что тебе нужна помощь! Неужели тебе так трудно попросить меня о помощи? Почему ты как бабушкина яблоня: к тебе подойдёшь, пошепчешь, прижмёшься к коре, а ты всё равно не цветёшь?..»

Звук хлопающих крыльев заставил Алексея вздрогнуть. Он взглянул сперва на Иру — замотав повреждённую руку курточкой, она безо всякого выражения смотрела в озеро, будто собиралась топиться. Потом перевёл взгляд на утку: поджав красные лапки, она улетала навсегда. «Наверное, решила догнать стаю. Может, не такие они и глупые, эти утки».

С другой стороны круглого, как блюдце, озера, послышался радостный собачий лай, потом был выстрел. А, может, два выстрела. Смешно перекувырнувшись в воздухе, утка шлёпнулась пробитым брюхом о тяжёлую поверхность озера. Летала она гораздо медленнее, чем падала. Рыжая собака с волнистыми ушами кинулась в воду. Со стороны казалось, что она собирается спасти несчастную птицу.

Глаза Иры наполнились слезами. Подняв свои писательские инструменты, она посмотрела на Алексея и сказала:

— Вы сказали, меня там ищут. Пойду… Посмотрю… — голос Иры звучал по-прежнему скучно, а глаза смотрели в никуда. Когда Ира ушла, Алексей Викторович лёг на горячий песок и представил, что он блин. Что кто-то неумелый жарит его на сковороде и читает при этом роман, от чтения которого нервы превращаются в ледяные сосульки. Может быть, Ира его написала. А блин шкворчит, и золотые дырочки на его теле обугливаются, как пулевые отверстия или как мякоть дерева, в которую случайно ударила молния…

«Куда потом денут этот блин? Кинут собачке за хорошую работу? Она ведь утку из озера вытащила, охотнику принесла, в ноги положила. И не думал пёсик с красивыми ушами о том, какая холодная, ледяная вода в этом маленьком, похожем на чайное блюдце, озере…»

Алексей услышал рядом с собой шаги: нерешительные, осторожные. Но открывать глаза не хотелось. Пусть подошедший выкручивается сам. Кто-то сел возле Алексея опасно близко. Прохладная рука легла на его горячий затылок и нежно погладила его, как будто бы он был для кого-то очень дорогим и любимым человеком.

Алексей едва заметно улыбнулся и подумал, что, счастье, оказывается, может быть холодным, спокойным и чуточку скучным, как это озеро, в котором нашла свою смерть отбившаяся от стаи утка.

Фотографии Марии Райнер.
Мария Райнер о (Мысли вслух).