Лилия Эсауленко
Иероглиф
Памяти Юрия Эсауленко
Заметка «Иероглиф» Лилии Эсауленко опубликована в литературном альманахе «ЛИКБЕЗ» 2 февраля 2003 года.
Мы познакомились в 1994 году. Для меня это был 5 курс журфака и время "прорабатывания" темы местной культуры и её героев в отделе публицистики на ГТРК "Алтай".
Токмаков затащил нашу съёмочную группу на открытие "Третьего измерения" в Выставочный зал СХ. Кудрявый одуванчик головы Лейбгама, строгий и погруженный в себя круглыми глазами Карпов и Эсауленко в пижонском малиновом пиджаке из бархата и в темных очках. Была, как потом выяснилось, целая пиджачная коллекция, которую Юра вместе с Климовым, барнаульским денди, формировали в питерских секонд-хэндах.
Я мало что видела из работ Эсауленко, однако мне было много известно о нём. Журналисты Юру не обходили вниманием. Эсауленко был "героем", знакомство с которым было почетно, и само по себе являлось знаком приближенности к богеме, почти что к высшему культурному обществу.
На фестивале поэтов "Мастерские модерна", знаменитом тем, что на нём присутствовал Арабов и уехал из Барнаула в обществе будущей жены, Юра подошёл ко мне сам. Поздоровался. Проводил в зал. Подносил пластиковые стаканчики с бренди, был такой некогда популярный "Солнечный берег". В конце вечера в моей ладошке оказалась его визитная карточка с рыбами, шестеренками и надписью "designer".
Спустя несколько лет, он утверждал, что, увидев мою субтильную фигуру в холле, подумал: "Это моё". В общем, все как у классика: "Я возьму своё, там, где я увижу своё".
Потом была подготовка к "Большому Ню" (совместная выставка Эсауленко с Пашей Поясковым), мастерская Мингулова, я сидела, прикрытая каким-то покрывалом, и с ехидцей наблюдала, как Юрка за час совершенно взмок, делая эскиз будущих "Снов о женщине". Мне казалось это волнение забавным, потому что за Эсиком (так его звали) закрепилась слава вполне успешного сердцееда: женщины общались с ним с придыханием.
Говорил он складно. Много, умно, очень образно и эмоционально, рисуя в воздухе фигуры своими длинными руками и шевеля пальцами, похожими на конечности "ЙЕТИ" из фильма Стивена Спилберга. Эта физическая особенность была любимым предметом обсуждения, когда речь заходила о "родственных связях" Юры с "зелёными человечками". Он в ответ загадочно улыбался. А весь 2000 год рисовал лики инопланетян. Он не ждал благодати с небес, говорил, что если "они" прилетят, то, чтобы "забрать", а не "дать", эти слова странным образом перекликаются с событием, которое случилось после его смерти. 25 января над аэропортом Барнаула был замечен НЛО, о чем сообщалось в новостях и шумели местные СМИ. Объект провисел над аэропортом и двинулся в сторону Михайловского кладбища. На тот момент случилась уже целая череда мистических и странных совпадений, в которых явно наличествовал особый смысл: упали со стен несколько юриных картин, передохли все его рыбки в аквариуме, выпал один из двух камней на моем обручальном кольце... Он уходил, уходил, уходил...
Но это было потом...
А до тех трагических событий было далеко, когда мы встречали весну 97 года, и он готовился к своей первой персональной выставке "Электричество".
В привычной, журналистской манере, я не раз его "доставала": "Почему у тебя до сих пор не было ни одной персональной выставки?". "Мне скучно выставляться одному", — всегда отвечал Юра.
1997 год. Ему исполнилось 30 лет. "Электричество" открылось в "Тёмной галерее". Тогда с этой выставки очень хотелось сделать фильм. Тянуло говорить о смысле жизни. Юра тогда сказал очень много важных вещей, которые теперь могут объяснить то, что нам кажется непонятным в сегодняшнем дне. Странно, но именно с "Электричества" остались самые большие архивные съёмки: интервью, которое писали мы с Игорем Головановым, и интервью, которое делал для "Кэмпа" Вадим Климов. В том и другом случае разговор крутился вокруг самооценки.
Юра говорил о том, что Эсауленко образца "восьмидесятых" был светлым, а Эсауленко "девяностых" стал более тёмным и циничным, но научился видеть суть многих вещей, он знает, ради чего живет и работает, говорил, что он делит в себе человека и художника. Как художник он уже ничего не ждет и ничего не случится (не объяснив, что имеет в виду), а как человек он хочет просто "состояться". Он ждал 2000 год, и обещал, что подведет итоги свои и двухтысячелетнего существования человечества. Речь шла как раз об "Азбуке Жоржа".
Как ни странно, в тот раз разговор зашел и о смерти, Юра сказал: "В 97-м году я понял, что не боюсь смерти". Мы очень редко говорили об этом из какого-то необъяснимого суеверия.
30 лет существования "на грани" с одной и той же мыслью, а есть ли у меня "завтра", и в то же время глубокая вера в то, что впереди долгая жизнь ... Я об этом только знала, а он с этим жил каждый день.
"Тёмная галерея". Она стала его "гнездом", в котором он всегда нуждался как художник. Ему было хорошо в этом подвале без окон, без дверей, с вечным дефицитом кислорода. Он сутками пропадал в этих катакомбах, в то время как я прислушивалась к любому шороху, похожему на открывание входной двери, репетируя в разъяренном сознании очередной разговор: "Ты хочешь семью или свободное от обязательств творчество?" Жить с ним было непросто. Без него - тоже. Самое-то смешное в наших семейных драмах на кухне было то, что они заканчивались моей растерянностью от понимания, что ему нужен дом, нужна семья, но при этом он желает оставаться свободным.
Мне не нравилась добрая половина его "окружения", те, кто путали общение с пресловутой пьянкой. Вечно выпивающие герои хороши только в романах Ремарка и Хэма, в жизни они выглядят куда менее романтично. Его откровенно небрежное отношение к своему здоровью всегда пугало меня.
Несколько человек действительно помогали ему. Моисеенко, например, отснял все юркины выставки за последние четыре года, по сути, сделал архив, которым сам Юра никогда не занимался. В 2000 году появился некто Лебедев Алексей, который решил попробовать "продать" Эсауленко в Москве. Юра сначала воспринял эту идею осторожно, не очень-то веря, что на его картинах можно сделать какие-то деньги. Но дело было не только в желании влиться в московский арт-рынок, но и подышать воздухом, наполненным электричеством и идеями.
Он верил, что с этой поездкой будет связано начало новой жизни его, как художника.
Для многих, да и для меня в том числе, Юрка останется навсегда уравнением со многими неизвестными, иероглифом, который не дано разгадать до конца, но в его картинах есть что-то такое, что спасает каждый день от рутины, от безысходности, от тоски, от горечи и обид за то, что случилось, и случилось так не вовремя.
| 
