Гремучая смесь бунтарства и морализаторства

О выставке картин Алексея Чеканова

Есть художники въедливые, скрупулезные, которым не требуется успевать, пока не поздно, удержать волну. Такие врабатываются в свою работу, сама работа их подогревает, добавляет интриги, вдохновляет. Чеканов же делает картины с разбегу: оттолкнулся и полетел. Далеко ли, высоко ли и прочие параметры полета зависят от разбега, от энергии толчка или, как обычно принято выражаться в таких случаях, от порыва. Пока летишь – не зевай, успевай делать заметки, успевай, пока не закончился полет. Проворность – скорость реакции на быстро сменяющиеся события – вот что требуется для такой манеры работы. Такую манеру без преувеличения можно назвать путевыми заметками. В этом жанре цену имеют только горячие новости. Когда путешествие закончилось, расположившись в уютном кресле у камина, можно бы все, что происходило с тобой, обстоятельно описать, но это были бы уже воспоминания, а в этом жанре Чеканов не силен. И если кое-где встречаются фрагменты в его картинах, где он заполняет пробелы путевых заметок воспоминаниями, то это такие фрагменты, где он заметно скучает.

Обстоятельность (особенно если это касается размышлений или чего-нибудь подобного) сама по себе не содержит ничего криминального и даже, напротив, считается необходимой для всякого уважающего себя художника. Но вот в чем беда: что для всякого хорошо, то для Чеканова – смерть. Обстоятельность в чекановской картине, как бельмо в глазу: глаз есть, а увидеть им ничего нельзя. Инородность воспринимается буквально: как заемное, как анекдот с бородой – хоть плачь, не смешно.

Но вот разгул стихии – это то, в чем месье Чеканов знает толк. И если уж ему удается иногда выкроить кусочек времени, свободного от исполнения общественного долга – быть как все (т. е. сложным, живописным, вдумчивым), то картина, какого бы ни была она размера в сантиметрах, делается с размахом, как будто он тебе показывает, какой величины рыбу поймал.

В этом размахе нет ничего правдоподобного, это – сама правда. В отличии от прописной истины правда сохраняет следы того, как ее добывали. И в чекановских картинках это особенно остро воспринимается: и таким способом можно, ту же самую правду.

В общем-то, обратите внимание, речь идет не совсем о правде, а о том, как ты ее получил: есть ли правильный и, соответственно, неправильный способ?

«Вот вам еще один неправильный способ», - спешит заявить Чеканов каждой своей картинкой. Пожалуй, часто это ему и удается продемонстрировать, когда морализаторский напор иссякает до того, как он закончит свою работу. А если этого напора хватает, то неправильность приобретает значение индивидуальной манеры. И тогда Чеканов перестает терзать себя и нас нравоучением, по крайней мере, мы перестаем его замечать, поскольку в этом случае увлекает внутреннее устройство картины, а не внешнее противопоставление. Вот тут-то мы и получаем настоящий кайф от разгульного норова стихий в их естественной среде обитания вне рамок каких-либо правил, разум при этом становится подобием исследовательского зонда, испытывающего на себе силы стихий. Такая тотальная свобода от правил возможна лишь потому, что в чекановских картинах предмет изображения – не какая-то из стихий, а стихийность как таковая. Мы не видим в картине правил, все они трансформированы до неузнаваемости под воздействием неких сил, зато отчетливо начинаем видеть эти силы, подобно тому, как мы видим следы урагана, наводнения или пожара именно как нарушение некой известной, но уже реально не наблюдаемой, правильности.

Чеканов – великий трансформатор, способный преобразовывать разрушение правил в описание стихийности. Дело это такое новое, что ни учителей, ни товарищей не найти. Зато сочувствующие есть, к ним отношусь и я,

Виталий Коньшин

Меню