ГАТТИНВЕНТА

Почти все множественные воспоминания об Эшли Адамс не достоверны. 

Прежде всего о ней вспоминают, как о лучшем командире астрального спецназа, хотя Эшли обладала талантом быть лучшей во всём. 

Эшли гениально исполняла без потерь задания любой сложности и не знала поражений.

Прирождённый организатор акций перехвата, она всегда знала, в какую секунду времени подставить человеку толпы подножку, чтобы, упав, тот привёл в действие механизм божественного провидения.

В воспоминаниях не пишут, что Эшли не любила стрелять, неважно бегала и ценила нас, свою команду. И ни в одних мемуарах не упоминается об их отношениях с Гаттинвентой, единственным её соперником, осмелившимся претендовать на её место лучшего командира. 

Это соперничество управление использовало в своих целях, отправляя то Эшли, то Гаттинвенту в такие точки, из которых редко кто выходил живым. Мы знали, что Эшли рада была уступить – честолюбие было ей чуждо. Но, уступив, она поставила бы на карту престиж своей команды и её будущее, а этого Эшли допустить не могла. 

Гаттинвента злился, а Эшли страдала. 

Поначалу она едва замечала его. 

Гаттинвенте пришлось приложить невероятные усилия, чтобы Эшли Адамс хотя бы запомнила его вычурное имя. И когда это произошло, мы поняли, что такая константа, как «астральный спецназ Адамс» скоро прекратит своё существование. Это был вопрос времени: завтра, через месяц или через год Эшли бросит и нас и пост командира ради Гаттинвенты.

Её промедление мы расценивали как проявление благородства. Мы были тронуты её выбором, пока не устали от ожидания. Однажды Блю Вайолетт, рассердившись, бросила: 

- Когда она только уйдёт к Гаттинвенте!  Сколько можно нас мучить? Как же я его ненавижу!!! 

Но Эшли не понимала колебаний нашего настроения.

Она, как мы считали, намеренно приносила себя в жертву, от которой страдала в первую очередь она сама. Эшли замкнулась, молчаливая от природы, она едва разговаривала. Эти испытания не прошли для неё даром: Эшли заболела. Однако, болезнь не сдвинула Эшли с пьедестала. Она стала принимать стимулирующие препараты, и это всё, что отличало её жизнь от жизни до встречи с Гаттинвентой. 

Любила ли она его? 

На этот вопрос у нас до сих пор нет ответа.

Если душевное страдание – неотъемлемая часть любви, то Эшли любила его, и любила очень сильно. И что ей стоило хотя бы один раз провалить перехват, чтобы умаслить его гордость, подумаешь, мы бы пострадали!

Нас бы списали из программы «Божественное провидение», поставили бы охранять покой какого-нибудь важного духовного звена, и только. 

Что до неё, она могла бы делать, что угодно: Эшли с одинаковой лёгкостью смогла бы стать домохозяйкой в клетчатом фартуке или продавщицей роз у мамаши Дасти Роуз. Эшли с одинаковым выражением лица могла кормить цыплят, продумывать тонкости перехвата, стрелять на поражение и получать очередную звезду. 

Не было ничего, что вывело бы её из равновесия. 

Но мы уже не смогли бы жить обычной жизнью. Наш престиж, наше особое положение давали нам определённые привилегии, от которых никто из нас уже не в силах был отказаться. 

Попав в доисторическую эпоху, чтобы не дать группе дикарей завалить мамонта, который должен был сломать доисторическую сосну, пень которой должен был стать ориентиром для попавшего в беду человека сто лет спустя – мы имели право использовать двойную реальность, чтобы спать в чистых постелях, есть горячую пищу и принимать душ. От этого трудно было отказаться. 

Любил ли Гаттинвента Эшли? 

Мы так и не смогли ответить на этот вопрос утвердительно. 

Несомненно, обладать Эшли Адамс значило слыть необычным человеком. Возможно, не будь Эшли лучшей, он едва ли обратил на неё внимание. Гаттинвента стремился подчинить своему влиянию всё, что его окружало, и он не терпел поражений. 

Но она, зная, что он добивается её для удовлетворения своих амбиций, приняла его ухаживания.

Мы любили вечера, когда Эшли ждала звонка от Гаттинвенты. 

Быть лучшими – тяжело, мы любили иногда расслабиться и предаться сладкому безделью. То, как Эшли ждала его звонка, вызывало одновременно несколько сильных чувств: восхищение её терпением – Гаттинвента умел не беспокоить её в течение нескольких недель; и её умением не выражать своего жестокого разочарования; жалость к ней и ненависть к Гаттинвенте.

У Эшли было много возможностей возненавидеть его, но она не использовала ни одну из них. Это не означало, что она позволяла себя унижать. Эшли отказалась бы от встреч с ним, если бы этого потребовало «Божественное провидение». Она просто пассивно ожидала, когда это случится и умела становиться счастливой в те редкие мгновения, когда она возвращалась домой под утро.

Ожидание Эшли проявлялось в мелочах, недоступных простому человеческому пониманию. Она ложила свой приёмник в некотором расстоянии от себя – не так близко, чтобы схватить его немедленно, но и не так отдалённо, чтобы бежать за звонком, спотыкаясь и роняя стулья. 

Эшли переставала разговаривать. 

Нет, она произносила односложные фразы, отвечая на наши вопросы, но мы понимали, что по существу она находится так глубоко в колодце своей страсти, что мы беззастенчиво использовали это время для анекдотов и пустой болтовни. 

Чтобы сжать временную протяжённость, Эшли пила кофе, заедая его стабилизаторами – эффект достигался уравнением противоположностей. Эшли переставала нервничать, но и не впадала в сонливое, безразличное оцепенение. Перед нами представала идеальная модель Эшли.

Ожидание звонка Гаттинвенты сильнее всего проявлялось в том, как она пила кофе: она бессистемно водила ложкой по дну стакана; вытаскивая её, она стряхивала капли в мутную жидкость и отпивала небольшой глоток. И бросала короткий взгляд на часы. Эшли могла пить кофе бесконечно.

Никто из нас ни разу не сказал ей, что её встречи с Гаттинвентой ни к чему не приведут. Эшли сама знала об этом, а мы не хотели причинять ей лишнюю боль. 

Если бы Эшли уступила его настойчивости исключительно из физического влечения, то она бы проиграла. Но Эшли никогда не проигрывала. Никто не решался сплетничать о её любви к Гаттинвенте. Это не означает, что её жалели; это лишь подтверждало бескорыстность и глубину её чувств.

Когда раздавался звонок, Эшли хватала приёмник и говорила с ним небрежным тоном, короткими словами, невольно заставляя его чувствовать себя виноватым. Переговорив, Эшли наскоро одевалась и с какой-то затаённой надеждой вглядывалась в своё отражение, словно ища у него поддержки. Эшли не была классической красавицей, но любовь делала её красивой.

У Эшли были длинные волнистые волосы – пожалуй, единственное достоинство ей внешности. Эшли распускала их по плечам, но в последний момент скалывала на затылке, чтобы Гаттинвента не подумал, что она прихорашивается ради него; по этой же причине она никогда не надевала платьев. Только её сияющий взгляд, который она прятала под ресницами, выдавал её. И Эшли взяла привычку смотреть вниз.

Когда случилось их первое свидание, мы не спали всю ночь, сгорая от любопытства, ожидая от неё, конечно же, не подробностей, а хотя бы общих фраз. Эшли вернулась рано утром. У неё были сонные глаза и блуждающая полуулыбка. Она сняла пальто и попросила завтрак. 

Поев, Эшли растянулась на кровати, закрыв глаза. Она не переставала улыбаться. Бэг Браун рискнула спросить: 

- Как вы провели время?

Не открывая глаз, Эшли промурлыкала: 

- Мы гуляли в зоопарке, Гаттинвента хотел посмотреть волков.

- А ты хотела? - не удержался Шелл Пинк. 

Это был опасный вопрос, но Эшли спокойно ответила: 

- Я тоже хотела посмотреть на волков. 

- А я думал, ты любишь белых медведей, - простодушно заметил Дасти Роуз. 

- Я тоже так думала, - подтвердила Эшли, и мы умолкли. 

Хотя мы этого подсознательно хотели, но на самом деле видеть, как на наших глазах происходит слом цельной, развитой личности, было страшно. Эшли уснула, а мы спорили о том, будут ли идентичны высота её любви с глубиной её морального падения.

Трое из нас считали, что падение Эшли произойдёт скорее, чем она успеет подготовиться к нему, и только Дасти Роуз твердил, что Эшли – это Эшли, и никакой Гаттинвента её не сломает. Спор и неприятные выводы породили в нас тоскливое ожидание; оно, однако, никак не отразилось на нашей работе. Мы получили очередную звезду за выполнение сверхсложного задания самого главного проекта «Божественного провидения».

Мы помешали одному честному дворянину IX-го века обнаружить в своём подвале новорожденного ребёнка, брошенного там умирать его матерью-служанкой. Мы не должны были допустить такого варианта развития будущего: почтенный сквайр, услышав детский плач, нашёл малютку и воспитал, как собственного сына.

Сам ребёнок для истории ничего особенного не представлял. 

Однако, столетие спустя его потомок невольно спровоцировал самоубийство девушки, важной единицы планетарного значения. Самоубийство девушки повлекло за собой гибель целой планеты.

Предупредить их  встречу оказалось невозможным, так как их чувства были сильнее любого искусственного вмешательства. 

Проект едва не накрылся, но возник безжалостный вариант, противоречащий главной идее проекта о  безболезненном вмешательстве: прервать жизнь ребёнка, чтобы сохранить жизнь миллионам.

Моральный аспект акции стал причиной тяжёлых споров в высших кругах управления. И всё же, большинством голосов было решено убить маленького. 

Не убить, конечно, в прямом смысле. Было решено поставить в холодном подвале временную завесу и позволить умереть младенцу от естественных причин. 

Был сконструирован особый прибор, автоматически удерживающий невидимую завесу, на создание которого ушло много миллиардов, но жизнь планеты стоила во много раз больше.

Естественно, Гаттинвента рвался выполнить задание, но Эшли прошла тесты лучше.

План Эшли был прост. 

Блю должна была задержать доктора – он в тот вечер обедал у сквайра.

Бэг поручили расстроить кухарке немудрёный ужин: жареный барашек с горошком. Шелл отвечал за то, что если Бэг и Блю не справятся, то он должен был не дать разбиться злополучной бутылке вина, из-за которой хозяин дома спустился в подвал и услышал плач, а Дасти был под рукой у Эшли. 

Это задание нам испортил Гаттинвента. Если бы мы о нём не думали постоянно, то всё бы прошло отлично. Дасти поставил бы завесу, и никто из обитателей дома не попал бы в погреб до того, как умер младенец. 

Позже Блю говорила, что как раз в тот момент, когда лошадь доктора должна была сломать ногу на полпути к поместью сквайра, она подумала, что, в конце концов, надо помочь Эшли стать счастливой, и ей было всё равно, что пострадает целая планета. Блю отключила преграду, и экипаж доктора счастливо доехал до каменных ворот.

Бэг не ожидала, что Блю оплошает, но честно выполнила свою часть работы: в нужный момент она разбила глиняную посуду с мясом. Кушанье пролилось в огонь. 

Параллельная ветвь развития будущего допускала такой вариант. В этом витке доктор и сквайр должны были отправиться в трактир, но сквайр приказал зарезать курицу, и в ожидании, пока кухарка зажарит её с картошкой, они должны были распить бутылку вина, которая случайно разбилась, когда сквайр её открывал. 

Шелл не дал бутылке упасть на пол, но он не мог предположить, что гость откажется от вина, сославшись на тяжёлые роды, которые он принимал ночью и склонит хозяина к коньяку. Сквайр спустился в подвал за другой бутылкой. Дасти включил энергополе, скрывающее и ребёнка, и их с Эшли. Всё прошло благополучно. Но когда Дасти настраивал прибор на несколько суток, что-то не заладилось в автомате, и они с Эшли не смогли выбраться. 

Эшли отдала приказ Блю, Бэг и Шеллу уходить в параллельную реальность и ждать. А они остались возле ребёнка. 

Когда в погреб спускалась служанка, или сам хозяин, или младенец просыпался и начинал заходиться в крике, Дасти включал энергетическую завесу и удерживал её вручную. 

Об этих нескольких сутках мы знаем со слов Дасти. 

Он вернулся из подвала поседевшим, а Эшли озабоченной. На вопрос о том, что её беспокоит, Эшли спокойно ответила, что состояние Дасти. Она высказала предположение, что Дасти больше не сможет работать в астральном спецназе и, как всегда, оказалась права.

Недееспособность Дасти сильно опечалила Эшли. Найти профессионала по удерживанию временных петель было нелёгким делом. Выполнив сложное задание проекта «Божественное провидение», мы получили награды, повышение и нас перевели в высший статус. 

И именно тогда возникла легенда о жестокости Эшли. Её называли «роботом», «железной куклой», «человеком без сердца», но она не обращала внимания. 

Нам дали неделю райского отдыха: море, солнце, пляж на одиноком тропическом острове.  

Эшли первая начала сторониться нас. Но не потому, что мы, как команда, не оправдали её доверия, а потому, что она всегда и во всём была первой. Почувствовав, что мы отдаляемся от неё, она сама провела черту, и это было некоторым облегчением для всех нас. 

Естественно, Эшли была очень разочарована, узнав, что Блю подвела её больше остальных. За действия команды отвечал капитан, и если бы мы провалили задание, то отвечали бы в первую очередь не мы, а Эшли.

Молчание на острове словно подчёркивало его необитаемость. Бэг собирала ракушки и мастерила незамысловатые украшения. Она подарила Эшли браслет – из редкого вида раковин: окрашенных в яркие полосатые цвета.

Это был вызов, так как Эшли признавала всего три цвета – белый, серый и чёрный. Об этом знали даже те, кто никогда не видел её в глаза. 

Эшли приняла подарок и улыбнулась Бэг: это была единственная улыбка, от которой к вечеру после обеда пролился ливень, а Шелл нашёл на старом поваленном куске дерева несколько распустившихся орхидей цвета заживающей раны. 

На пятый день с острова исчез Дасти. 

Отчасти его поступок можно было назвать  дерзким самоубийством: доверить свой талант пловца огромным, тяжёлым, как бетонные плиты, волнам. Мы пили кофе, когда Эшли сказала:

- Дасти доверился своей судьбе, ожидая её обмана. Но она его не обманет.

- Откуда такая уверенность? - резко спросила Блю. 

Фактически Блю была причиной страданий Дасти, но если Эшли и догадывалась об этом, то она ни разу не сказала об этом вслух. Она могла несколько суток следить за тем, как новорожденный ребёнок умирает от ледяного холода, но она не могла никого обидеть ни подозрением, ни отсутствием доброжелательности.

- Я думаю, его спасут, - уверенно сказала Эшли. - Кто-нибудь из «Божественного провидения». 

Шелл, вылив в песок свой кофе, спросил: 

- Эшли, мы имеем право знать, что случилось в подвале.

Мы все уставились на неё, как на икону. Эшли пожала плечами: 

- Там не случилось ничего особенного. Сломался автоматический регулятор, и Дасти держал энергетическую завесу вручную. Ребёнок дико кричал. Потом его крик резко прерывался и мне казалось, что он задохнулся. Я проверяла его пульс, но малыш, почувствовав тепло руки, цеплялся за жизнь. 

Почему-то у него были липкие пальцы. 

Я перестала торопить события и касаться его. 

Дасти умолял меня убить младенца, но я нашла его просьбу неэтичной по отношению к моим моральным принципам. 

Дасти говорил, что он не выдержит ни крика, ни вида голенького тельца. 

Он твердил, как заведённый, что совету на самом деле всё равно, от чего умрёт малыш. Важен сам факт смерти. Но я не смогла его убить. 

И Дасти обвинил меня в бесчеловечности. Иногда мужчины бывают такими похожими! 

Блю поперхнулась. 

Эшли скучным голосом говорила о Гаттинвенте и говорила без всяких эмоций! Она лишь удивлялась похожести одного примата на другого. 

Отдых закончился, и мы получили новое задание, ещё более серьёзное. Мы отправились на него без Дасти. Его нашли, и только. Суть нового задания сводилась к следующему: помешать человеку будущего не допустить распятия Христа.

Перед тем, как отправиться в прошлое, Эшли, одетая в строгий чёрный костюм и безукоризненно – белую рубашку, собрала нас и произнесла целую речь: 

- Задание осложняется тем, что фактически не будет никакого перехвата. Известно, что нарушитель спокойствия появится в толпе на тридцать секунд, мы даже не успеем поставить временную ловушку. Следовательно, его надо будет убить.

- А что случится, если мы не справимся? - спросила Блю. 

Она всё ещё мучилась тем, что по её вине проект по спасению планеты прошёл с осложнениями и старалась изо всех сил загладить вину перед командой.

- Если мы не справимся, то хороший парень по имени Иисус провалит свою миссию и будет уничтожен советом. Распятие – это главный экзамен в его жизни. А мы должны помочь ему сдать этот экзамен, - Эшли покрутила в руках свои чёрные очки и сдула с них невидимые пылинки. 

Эта вредная привычка появилась у неё с тех пор, как она перестала встречаться с Гаттинвентой. 

- Что произойдёт? - уточнила Бэг.

- Некто, кого мы не знаем, попробует помешать распятию. 

Эшли достала свой пистолет и подула на него. 

- Этот человек сделает несколько выстрелов и скроется. Возникнет сумятица, ученики придут Христу на помощь и всё такое.

- Что мы будем делать? - спросил Шелл.

- Я затрудняюсь ответить, - помедлив, сказала Эшли, - ЧТО будете делать ВЫ. В принципе, стрелять будет один из нас, и это буду я. Мы можем сделать только один выстрел. 

Все молчали. 

- А вы можете просто… гулять. Мы пробудем в древнем Иерусалиме минут пять, что на впечатления хватит.

- А почему можно сделать только один выстрел? - не поняла Блю.

- Два и более выстрелов с нашей стороны приведут к повреждению защитного поля, и тот, кто стрелял, погибнет. 

- Но ты плохо стреляешь! - воскликнул Шелл.

- Можно, это буду я? - умоляюще посмотрела на Эшли Блю.

- Эшли, - закричала Бэг, - Ты не можешь умереть!

- Я могу больше, чем ты думаешь, Бэг, - устало произнесла Эшли, вновь надевая очки. - Ни один капитан не будет рисковать своей командой. Это даже написано в уставе.

- Но мы можем взять с собой оружие? - спросил Шелл.

- Конечно, - безмятежно ответила Эшли. 

Это настораживало.

- Но почему всё-таки ты? - с напором спросила Бэг.

- На случай непредсказуемости человеческого фактора, - ответила Эшли заумной формулировкой, которые были так любимы советом.

- Это как? - не понял Шелл. 

Как и любой другой первоклассный снайпер, он был туповатым, но терпение Эшли превышало разумные пределы.

- Это может быть твоя сестра, Шелл, - мягко сказала Эшли. - Или бабушка Блю… Или какой-то другой дорогой вам человек… 

Мы переглянулись, и каждый подумал, что этим фактором вполне мог стать и Гаттинвента.

- А если это будет дорогой для тебя человек? - решилась Блю.

- Мне нравится твоя сентиментальность, Блю, - грустно сказала Эшли, - Но это ничего не меняет. 

И вот мы возникли в Иерусалиме в тот момент, когда беспорядочная и галдящая толпа бедно одетых людей двигалась к Лысой горе. Первое, что нас поразило, это были крики животных. Истошно и тонко кричали ослы, выли курицы. Мы рассредоточились. Эшли заняла позицию возле какой-то лавчонки, торгующей хлебом. Шелл смешался с толпой простолюдинов, одетых в лохмотья, а Бэг и Блю встали возле брошенной тележки молочника.

По пыльной жаркой дороге приближались всадники с копьями, за ними медленно шли трое человек с большими деревянными крестами на плечах.

Всё произошло так быстро, что если древние люди и заметили облачко пыли, то приписали это своему взволнованному воображению.

Возле дороги возник человек с большой базукой. Он целился в конвой. Эшли подняла пистолет и прицелилась. И в этот момент Блю истошно закричала: 

- Эшли, не стреляй! Это же Гаттинвента!

Он обернулся на звук этого высокого женского голоса и встретился глазами с Эшли, а секундой спустя раздался выстрел. 

Гаттинвента упал лицом в пыль. Эшли сунула пистолет в кобуру, крикнула Блю: 

- У нас ещё три минуты! Кто-нибудь скажите Иисусу, что он выполнит свою миссию. Это сильно помогает!

Бэг бросилась сквозь толпу к процессии. 

Эшли перебежала дорогу и склонилась над телом человека, которого любила. Блю была уверена, что этим действием Эшли выразила свою скорбь. Но когда мы вернулись назад, выяснилось, что Эшли сдёрнула с убитого свой медальон. Оказывается, её покоробило, что и после расставания он носил напоказ её подарок. 

Мы вернулись подавленные, хотя и получили вновь большое повышение. Мы молчали весь вечер. Эшли нарушила молчание первая:

- Какая же я была дура! Вместо того, чтобы бежать к Гаттинвенте, надо было стащить у булочника лепёшку. Не думаю, что от этого будущее сильно пострадало бы.

И, чтобы оправдать её полный, ошеломляющий цинизм, Шелл спросил:

- А если бы в Иисуса стрелял кто-то из нас?

Эшли кинула свои чёрные очки в угол и сказала: 

- Тогда я бы сделала два выстрела.

P.S. После трагической смерти Эшли Адамс её мозг был извлёчен из тела и помещён в криокапсулу. Спустя 200 лет были опубликованы мемуары об Эшли Адамс, и совет "Божественного провидения" решил наградить её, поместив её сознание в тело женщины из 2003 года. Мозг Гаттинвенты не сохранился, но наука ушла далеко вперёд и научилась клонировать мозг по воспоминаниям современников. Вновь созданный мозг Гаттинвенты был помещён в тело мужчины из 2003 года. Но их встреча не принесла ничего хорошего. Прогноз показал с вероятностью 99%, что отношения Эшли и Гаттинвенты приведут к гибели цивилизации. После длительных споров и прогнозирования возможного будущего, мозг Эшли из тела женщины 21-го извлекли и вернули в криокапсулу, заморозив до лучших времён. Мозг Гаттинвенты был уничтожен.

2008 год