В этом разделе публикую стихи из личного рукописного дневника 1995 года, которые никто, кроме автора, никогда не читал.

Себе в день двадцатилетия

28 февраля 1995 года.

Мой день рожденья. Двадцать лет.
Я чищу зеркало от пыли.
И в сотый раз даю обет
Не злиться, что меня забыли.

Приходит Муза на порог
Слова – достойные подарки.
И снежных образы дорог
Особенно остры и ярки.

Одна дорога на Восток –
По ней вперёд ногами возят.
И никогда не видит Бог
Как мрачно тянутся полозья.

В церквах на Западе звонит
Разбитый колокол к вечерне.
И ветер молча хоронит
Следы шатающейся черни.

На Юг безумцам нет пути.
Там – обиталище нормальных.
Там душу некогда спасти
Кружась в роскошных платьях бальных.

Зима на Севере поёт
Хрипучим голосом волчицы
И превращает в вечный лёд
Свободой тронутые лица.

Теперь мне нужно выбирать
Где мне идти свой путь недолгий.
Но мутен взор. Неровна прядь
Короткой, незавитой чёлки.

Торопит Муза. Кони ждут,
Взрывая комы снежной пыли.
Я остаюсь. Мне этой были
Нужна убийственность минут.

***

28 марта 1995 года.

У серых стен растрескалась душа.
Иссохла, очерствела, как моя.
И неизбежно лезвие ножа
Крадётся к скользким венам, как змея.

Танцуют на коричневом полу
В кровавом танце бледные лучи.
В меня вонзают острую иглу,
А Бог мне говорит: «Не закричи!»

Он шепчет: «Не могу тебя забрать.
Ещё не все замолены грехи».
Скользит из пальцев синяя тетрадь.
Сегодня год, как я пишу стихи.

Носовые платочки

24 мая 1995 года.

У зоофила платочек с лошадкой
Или со свинкой упитанно-гладкой.
У педофила – румяные дети
С мягкими попами в розовом цвете.

У некрофила – сплошные цветочки
Но крестиком он вышивает платочки.
Геронтофил, хоть напыщен и важен,
Сморщен платок его и не разглажен.

Гомик, который доволен собой,
Носит, конечно, платок голубой.

А у меня очень странный платочек
И без каких-либо там заморочек.
Девочка в платье небесного цвета
Кормит кота молоком из пакета.

Клумба с пионами с девочкой рядом
Дальше по фону – крестами ограда.
Глажу платочек я робкой рукой…
Кто же я буду по жизни такой?

Фредди Меркьюри посвящается

9 июля 1995 года.

Дай Бог вовек не говорить:
«Пожалуйста, не умирай!»
Дай Бог, не ведать и не зрить
Безумцем одиноким рай.

Дай Бог, убить или предать,
Ударить, обмануть, украсть,
Заставить ближнего страдать –
Лишь только б в ад к нему попасть.

***

17 августа 1995 года.

Мне вдвойне хорошо по вечерней поре,
Замыкая со звёздами круг.
И я знаю, что встречу тебя в сентябре,
Мой знакомый, неузнанный друг!

И я знаю, ты будешь моим навсегда,
А я буду твоею навек.
И в глазах моих снова зажжётся звезда
Сокрываема веером век.

И в тебе я найду половину себя
И пойму, для чего я нужна.
И мечтою душа вновь чиста и нежна,
Будто новую жизнь обретя.

***

24 августа 1995 года.

В небе солнцем моим стань
Грей в лучах своих.
Унизительную дань
Я приму от них.

Светом стань в моей душе
И всегда свети.
Мне не холодно уже
В золотой клети.

Стань травой и так легко
Я по ней ступлю.
Я не плачу ни о ком.
Просто я люблю.

***

31 августа 1995 года.

Пусть на сердце сто обид
Пусть на сердце грусть
Пусть душа моя болит,
Рвётся... Ну и пусть.

Старое кладбище

1 сентября 1995 года.

Я противиться не в силах
Зову мёртвой красоты.
На заброшенных могилах
Деревянные кресты.

На заржавленных воротах
Покосившийся замок.
«К нам! Скорее!», - шепчет кто-то
Листьев шелестом у ног.

На деревьях жёлто-красных
Слышен жирный крик ворон.
Ожидающих напрасно
Зрелищ новых похорон.

И спокойно, равнодушно 
Светит солнце свысока
Чтоб покорно и послушно 
Опускалась вниз рука.

И в жопе живут люди

4 сентября 1995 года.

Жёлтое солнце, закрытое тучей,
Жалко пытается греть сквозь окошко.
Жадно хватает голодная кошка
Жирные косточки рыбы вонючей.

Женщины варят в зелёных горшочках
Жёсткое мясо куриного тела.
Жарят дымящийся ладан в костелах,
Жар унося в полосатых мешочках.

Жить неохота. Послать бы всё на хер –
Жёлуди – свиньям, а братство – народам.
Жвачкой заклеить все морды уродам,
Жалость в смирительной вызвать рубахе.

***

7 сентября 1995 года.

Каждый день благодарю я Бога
Что с тобой рассталась навсегда.
Что моя спокойная дорога
Зажурчала, как в ручье вода.

Что мой дух, свободный от природы,
Снова к небу устремился ввысь.
За свои непрожитые годы
Я взываю к памяти: «Смирись!»

Как легко и радостно в разлуке!
Я в темницу больше не вернусь.
А за эти жаждущие руки
Так и быть, я Богу помолюсь.

***

10 сентября 1995 года.

За что нас Боги ненавидят?
За чьи грехи мы грех несём?
Зачем мы те, кого обидят?
И что мы в гибели спасём?

Свою нетронутую душу?
В словах погрязший идеал?
Да, жить и веровать я трушу
Когда весь мир безумным стал.

Фредди Меркьюри посвящается

10 сентября 1995 года.

Кто вы? И где? Придуманы Грином?
Как я узнаю ваш голос, ваш взгляд?
Как вы узнаете имя – Ирина?
Кто вам шепнёт: «Оглянитесь назад?»

Вы ли проходите мимо тревожно?
Вы ли болезненно смотрите вслед?
Вы ли мне кажетесь в образах ложных
Или вас просто поблизости нет?

Как мне хотелось бы стать вашей леди!
И называть вас «волшебный король»…
Как это больно – не видеть вас, Фредди!
Так же, как видеть вас – вечная боль.

***

10 сентября 1995 года.

Зачем мы вынуждены вечно
Терпеть удары изнутри?
О, Бог мой, как бесчеловечно
Сказать себе самой: «Умри!»

Бессвязное. На лекции по политологии.

13 сентября 1995 года.

Лектор Б.Н. Трухин: Антропологический метод – человек имеет набор потребностей, если они удовлетворяются, то так осуществляются права человека.

Кровь на жёлтых листья проступила –
Осенью распяты дерева.
Всё забыла. Всех давно простила.
Всем нашла хорошие слова.

Лектор: Политология должна описывать события, предполагать, давать прогнозы.

И если мне удастся склеить осколки взорванных сердец –
То ты тогда, Господь, услышишь мою молитву наконец?

***

15 сентября 1995 года.

Erfuellt von Gespensten, mein Zimmer ist leer.
Zuweilen es scheint mir – ich halt’ aus nicht mehr.
Es ist mir zum Heulen im schuechternen Licht
Zerschlagener Traeumen, die sagen mir «Nicht»

Наполненная привидениями, моя комната пуста.
И часто мне кажется, что я не выдержу в те моменты,
Когда я едва не вою в робком свете моих разбитых мечт,
Которые и, разбившись, говорят мне «нет».

***

17 сентября 1995 года.

Как научиться никого не ждать
Когда в мерцанье свеч влажнеют губы?
Когда цветенье воспевают трубы –
Как научиться никого не ждать?

Как научиться одиноко жить,
Не вздрагивая от шагов в прихожей?
Не быть на птицу белую похожей?
Как научиться одиноко жить?

Как научиться не глядеть в окно,
Вертя в дрожащих пальцах сигаретку?
Как научиться возвращаться в клетку
И беззаботно спать, не видя снов?

Как не мечтать о том чудесном дне,
Умытом чистым, первозданным снегом?
Как перестать мне верить человекам,
Которые не постучат ко мне?

***

17 сентября 1995 года.

Пожалей меня, мой Бог!
За руку возьми.
Уведи от всех тревог 
К логову зимы.

Брось меня на том снегу
С болью умирать.
Ты же видишь – не могу
Терпеливо ждать.

Ты же знаешь – не хочу
Долго, тихо жить…
Бога нет, и я молчу.
Что тут говорить?

***

27 сентября 1995 года.

Вам не случалось ползать на коленях
В тоске о смерти Господа моля?
Любимых видеть в ошалевших тенях
Светящего сквозь стёкла фонаря?

Тогда моих стихов тетрадь закройте.
Они творились не для ваших глаз.
Вы лучше кровь от рук своих отмойте
Тех, кто в безумстве проклинает вас.

***

10 октября 1995 года.

Сладостно мне, когда злой и холодный рассудок
Мною, как мания смеха безумным владеет.
Сладостно мне, когда утром горячие чувства
К вечеру стынут сгоревшим, обугленным углем.

Сладостна мне безнадёжная, долгая осень,
Жёлтыми листьями впавшая в шумное детство.
Сладостно мне приближающей смерти дыханье
Нежное, как белоснежного голубя перья.

Сладостно мне погружаться в циничное море
Мыслей ужасных и тонких жестоких поступков.
Сладостно мне не любить это синее небо,
Что, словно я, возвышается гордо и мрачно.

***

13 октября 1995 года.

Зимний вечер тих и странно ясен.
Всё случилось будто бы вчера.
И огонь в камине так же красен,
Как стальная ручка топора.

Тёплый воздух жалостью заполнен.
На зеркальном столике – жасмин.
Чувственного трепета исполнен,
Пожирает волосы камин.

Волосы, как гидры, извиваясь,
Будут тлеть со мною до утра.
Так же, как в сознанье зарываясь,
Будет сниться ручка топора.

Фредди Меркьюри посвящается

14 октября 1995 года.

Я умру, а волшебный король
Не узнает, как звонко я пела.
Как я с жизнью расстаться хотела –
Не узнает волшебный король.

Я сбегу навсегда в бесконечность,
А волшебный король не узнает,
Что его даже там не хватает –
Где предметы вливаются в вечность.

Смерть близка. Я её угадаю
На подошвах хрустящего снега.
А нужна ли мне важность побега,
Если имя своё я не знаю?

***

17 октября 1995 года.

Жёлтая, беспечная синичка
Коготком в окошко постучала.
Чудная, заботливая птичка…
Хочешь, чтоб кого-то я встречала?

Ах, зачем? Давно я примирилась
С одинокой болью в воскресенье.
Грань кривого зеркала разбилась
И в осколках мнится мне спасенье.

Улетай, заботливая птичка,
И ко мне не возвращайся больше.
От твоей заботы только горше,
Глупая, весёлая синичка.

***

18 октября 1995 года.

Больше нет никаких стихов.
И страданиям вторит смех.
Больше нет никаких грехов –
Лишь один – самый главный грех –
Не писать никаких стихов,
Не хороших и не плохих.
Отголоском стихов лихих
Не звучать как надменный смех.

***

21 октября 1995 года.

Катятся слёзоньки. Нет им числа.
Что там ещё мне судьба припасла?

Чёрные вороны. Нет им числа.
В чёрное поле судьба занесла.

Мысли тяжёлые. Нет им числа.
Жница меня в колоске унесла.

***

22 октября 1995 года.

Шприц наполняется жидкостью алой.
Правда, вкусна моя кровь?
Что ж тебе, детка, всё мало и мало?
Где хоть намёк на любовь?

Алые полосы по подбородку
Медленно долу текут.
Детка, о детка, в такую погодку
Дьяволы в гости идут.

Слышишь, стучат? Ты им двери откроешь
И пригласишь их на чай.
Мысли мои от себя ты не скроешь.
Лучше пришельцев встречай.

Был я весь твой, и ты, мною хранима,
Думала, что я – твой Бог.
Что ж, посмотрю, как ты весело с ними 
Сможешь вести диалог.

***

22 октября 1995 года.

Без начала, без конца
Без мозгов и без лица
Одинокая тоска
Неприкаянная мразь
То целует у виска
То ногою втопчет в грязь.

***

27 октября 1995 года.

Вот и выпал первый снег
И станцован первый вальс
Тёплой влагой из-под век
Заструился декаданс.

Вот упал последний лист
И сложился мой пасьянс –
Белый снег и ветра свист,
Боль, стихи и декаданс.

***

29 октября 1995 года.

Я, как сволочь, курю на окне
И смотрю на таких же прохожих.
В час вечерний так хочется мне
Быть саму на себя не похожей.

Я курю, как последняя мразь
И смотрю на таких же прохожих,
Сапогами бичующих грязь,
Что на утренний сон так похожа.

Я курю, как последняя дрянь
И смотрю на таких же прохожих.
А по небу – куда только глянь –
Стаи птиц, на меня так похожих!

***

29 октября 1995 года.

Свою любовь принёс мне ты 
В восторженно-невинном визге.
Восторженность мои коты
С невинностью смешали в миске.

Ты мне свою любовь принёс
В испанской прелести гитары.
Но мне милей, когда мой пёс 
Вершит по клавишам удары.

Свою любовь принёс ты мне
В весёлой птице белокрылой.
Сожгла я перья на огне
А кости под землёй зарыла.

Ты мне принёс любовь свою
В простой воде и корке хлеба.
Я хлеб скормила воробью,
А воду разлила по небу.

Принёс мне ты свою любовь
В кровавых зёрнышках граната.
А я не высосала кровь
И обошла меня утрата.

***

3 ноября 1995 года.

Метёт метель. Хихикает в рукав.
Скребётся коготками под одежду.
Валяет по дорогам дурака
И кроткую, невинную надежду.

А я мечтаю о чудесном дне,
С залитыми весною берегами.
Я знаю – кто-то постучит ко мне.
И вынесет меня вперёд ногами.

Прах

6 ноября 1995 года.

В причудливо изломанных чертах
Узнаю я знакомую печаль
Когда из пепла соберётся прах
И завернётся в вытертую шаль.

И женщиной на призрачном челе,
Хранящей вечно прошлой жизни гнёт
Прозрачной каплей в матовом стекле
Из глаз тоскливых на меня взглянёт.

А ей ответом глаз моих печаль
Внушит невольно бесконечный страх.
Скользнёт змеёю вытертая шаль
И снова в пепел обратится прах.

Посвящается А. С. Ф. , преподавателю по философии

6 ноября 1995 года.

Вы ушли, в дожде растаяв…
Но кричал ваш взгляд: «Спасите!»
Если б я была святая
Я пришла бы и «Усните»

Вам сказала бы. «Забудьте,
Что живём мы в мире этом.
Только раз со мною будьте
Даже если вам запретом

Растворяться в снах хрустальных,
В грусти розовом эфире,
В чистых звуках погребальных,
В неземном, воздушном мире».

Вы не верите, я вижу,
Улыбаясь иронично.
Я кричу, что ненавижу
Вас, за то, что вам привычно

С серою сольясь толпою,
По грязи брести, страдая
И с покорностью тупою
Дней счастливых ожидая.

***

6 ноября 1995 года.

Исус склонился скорбящим ликом
И оступился с надрывным криком.
Упал он в море людских капризов
С плеча отцова одетый в ризы.

За всех молился, встав на колени –
Скорбящий призрак скорбящей тени.
Молил прощенья за их пороки,
Не слыша в храме толпы попрёки.

И с благодарным он принял взглядом
Отца подарок – бутылку с ядом.
Немного боли. Немного лести –
Вздохнул люди и Боги вместе.

***

6 ноября 1995 года.

Скрылось солнце – ушло в никуда.
Знать, что ты не уйдёшь вместе с ним
И не сможешь разбить никогда
Сердце, образ где твой так храним.

Не смотри на останки любви,
Что гниют на задворках души.
Ты её не буди, не зови,
Вдруг очнётся – к тебе заспешит.

Тело вновь загорится огнём
И воскреснет из пепла пожар.
До безумия плавиться в нём,
Принимая за божеский дар.

Слепит солнце удар за ударом,
Обжигая дыханье одним.
Свет другим раздающим задаром.
Всё забудь, и уйди вместе с ним.

***

9 ноября 1995 года.

Мне Божий дар – предвосхищать
Свою судьбу в наивных строках
И повсеместно укрощать
Свой пыл в бессмысленных пороках
Был дан. И мне дано судьбой
Быть ледяной звездой слепой.

***

9 ноября 1995 года.

Вечер мил. И я мила.
Оба мы прелестно милы.
Я несчастлива была
Когда счастливы все были.

Вечер тих. И я тиха.
Оба мы прелестно тихи.
Рифму верного стиха
Мне другие скажут стИхи.

Вечер зол. И я зола
Обгоревшего романа.
Я счастливою была
В дугах твоего капкана.

***

9 ноября 1995 года.

Как непохожи твои руки
На мягкий, лебединый пух!
И сердца раненого звуки
За одного, а не за двух.

Ты в облаках читаешь лица
И слышишь шёпот горных трав.
А я б хотела прислониться
К тебе. Да не имею прав.

И если мысли твои – звёзды,
Пусть упадёт одна из них.
И, может быть, ещё не поздно
Забиться сердцу за двоих.

Посвящается сломанному плееру

23 ноября 1995 года.

Текут священные минуты 
Наедине с тобой, мой друг!
Напрасно мы мечтаем вдруг
Рассеять расставанья путы.

Бежит секунда за другой,
Опять рассыпятся объятья.
Спадающие складки платья
Погасят блеск груди нагой.

Напрасно мы теряем дни
И головы в безумстве студим.
Давай расстанемся и будем
Скорбеть о том, что мы одни.

***

27 ноября 1995 года.

Наедине с моей тоской,
Гоняя с нею мяч,
Над гробовой склонясь доской,
Она взывала: «Спрячь!»

Наедине с тоской спала,
Пригревшись на груди.
Ей снился храм, но купола 
Сказали «Уходи».

Взбрело с тоской наедине
Отведать мою кровь.
И, опустившись на чело,
Вонзила зубы в бровь.

Она всегда со мной с тех пор
В суетности мирской.
А я ношу с собой топор –
Отравлен я тоской!

***

27 ноября 1995 года.

Я не проснусь однажды зимним днём,
Не встану с холодеющей постели.
В дневник стихов не напишу о нём.
Не улыбнусь разнузданной метели.

Не посмотрю в морозное окно
И ничего за ним я не увижу.
Не вышью шёлком серое сукно,
И ближнего я больше не обижу.

Не захочу таинственной любви,
Ничьи не поцелую больше губы.
И всё же, как душою ни криви,
Заплачу, распознав забвенья трубы.

***

28 ноября 1995 года.

Я – музыкант. Я играю на флейте
Партию хаоса в опере смерти.
Провозглашаю: в бокалы налейте
Райскую жидкость и кровь разогрейте.

Я выступаю во фраке-холстине
В белых ботинках с разломанным носом.
А по бокам мои ноты-рабыни 
Кубки забвенья несут на подносе.

Я обвожу всех внимательным взором,
Несколько трезвым, как это ни странно.
С флейтой в руке незамеченным вором
Я украду у финала piano.

***

5 декабря 1995 года.

Море снежинок, волнуясь игриво,
Тянется в окна к жестокому свету.
Завтра, как юная леди Годива,
Я перед миром предстану раздетой.

Циник окинет скептическим взглядом
Несколько детские, пухлые формы.
Скажет священник: «Исчадие ада!
Напрочь забывшее строгости нормы».

Юный художник игрой восхитится
Мастерски бликов исполненных света.
Мудрый философ к перу обратится
И воспоёт вожделения вето.

А обыватель: «Подумаешь, диво!»
Бросит. «Таких не одну повидали!»
Завтра, как юная леди Годива -
Я не спасу этот город печали.

***

7 декабря 1995 года.

И королевы грустными бывают,
И горько плачут, как простой народ.
Но только их слезинки застывают
В колючий и опасный гололёд.

Коровы тоже грустными бывают.
И горько плачут горем королев.
Но только их слезинки застывают
И согревают старый, грязный хлев.

Наталье Дереглазовой посвящается

13 декабря 1995 года.

Написано в пустом холодном трамвае, когда я возвращалась в общагу после встречи с этой поэтессой. Под стихотворением стоит пометка: «Легче писать стихи, чем учить английский».

Стекает грусть в оплавленный стакан
Мерцают тихо в пьяном небе звёзды.
Летят фламинго в синий Зурбаган
Чтоб свить сомнений запоздалых гнёзда.

А, может, с ними тоже улететь?
И свить себе суицидальный домик?
По вечерам под мандолину петь,
Твоих стихов лаская нежно томик.

Цветочной пылью ноздри посыпать
И стёкла бить от радости великой.
Неслышной тенью по коврам ступать
И море скорби на него накликать.

Зачем мы знаем, что такое боль?
Зачем хотим кидать камнями в звёзды?
В небесную летят фламинго голь,
Чтобы свить напрасных ожиданий гнёзда.

***

14 декабря 1995 года.

Сказал он что-то, но не помню слов.
Не помню, как взглянул из глаз туманных.
Не помню, как из разномастных снов
Сплелась нагая цепь теней обманных.

Он что-то говорил о дне без глаз,
О ночи без тепла и вдохновенья,
О том, как чудный свет в душе погас,
Кирпичных мыслей возведя строенья.

Он плакал, низко голову склоня
К моим ногам, покрытым коркой тленья.
Он знал – ничто не воскресит меня –
Ни голос снов, ни шёпот вдохновенья.

Я помню лишь, как рукотворный лоб
Он целовал дрожащими губами.
Как стукнулся о землю узкий гроб
И небо затряслось над головами.

***

14 декабря 1995 года.

И если я скажу «люблю»
Ты мне не верь. И будешь прав.
Своей рукою удавлю
Тебя в петле осенних трав.

Скажу «люблю», и ты поверь.
Уйдёшь – но прав не будешь ты.
Не жизнью глубину измерь
Моей душевной пустоты.

И если я скажу «люблю»,
Беги, пока не стало поздно.
Своей рукою удавлю
Твои мерцающие звёзды.

Критику моих стихов

14 декабря 1995 года.

Перед смертью не надышишься.
Так уж лучше не дыши.
Ты сказал, мой голос слышится
В заколдованной глуши.

Ты сказал, мой образ видится
В глубине кривых зеркал.
И свобода ненавидится
Среди возведённых скал.

Ты сказал, мой стих испорченный.
И добавил: «Не пиши».
Сам-то ты как жопа скорченный.
Так уж лучше не дыши!

***

15 декабря 1995 года.

Вариант один

Тебя спросила я невольно,
Забрав из рук холодный нож.
Заранее предвидя ложь:
«Зачем ты делаешь мне больно?»

Ты улыбнулся, опустился
На край продавленной софы
И с образом моей строфы
Ты словно навсегда простился.

Твои прокуренные пальцы
Моих касаются волос.
В твоём ответе на вопрос
Я задыхаюсь в терпком вальсе.

Вариант два

Тебя спросила я невольно,
Забрав из рук холодный нож
«Зачем ты делаешь мне больно?»
Заранее предвидя ложь.

Ты улыбнулся, опустился
На край продавленной софы 
И словно навсегда простился
С прообразом моей строфы.

Твои прокуренные пальцы
Моих касаются волос…
Я задыхаюсь в терпком вальсе
Твоих ответов на вопрос.

Моему отцу посвящается (умер 16 декабря 1991 года)

16 декабря 1995 года. 

Покатился огонёк и погас.
И сурово вдруг взглянула зима
Из-под век-сосулек в грязном окне,
И невольно в сердце вспыхнула грусть.

И горячая слеза поползла…
Верно, дым разъел сухие глаза.
Верно, жалость одолела совсем
К одинокой долгой жизни своей.

Разве был в гвоздики убранный гроб?
Разве неживой лежал человек?
Разве был он всех роднее родных,
Оставаясь непонятно чужим?

Покатился огонёк и погас...
Поклонилась низко в ноги тоска.
Разве сердца слышен бешеный стук,
А не сотен молотков по гвоздям?

Разве солнце – не его очей свет?
Разве ночь не из его души крик?
Разве злость не от его слов,
Что сами собой закрылись глаза?

За спиной стена. В холодном углу
Пахнут яблоком волос облака.
За верёвкой нежно тянется мысль:
Удавить бы свою память в петле.

Позабыть бы снег, летящий в ладонь
И слезой-капелью лёд растопить
И вернуться в абрикосовый рай,
Чтоб улыбку на лице обрести.

(Последними словами отца было: «Я не сплю, глаза сами закрываются»)

***

16 декабря 1995 года. 

Мне удивительно, что может ещё кто-то
Мне счастья и удачи пожелать
Неудержимо надвигается икота
И на х** хочется желания послать.

Ах, как хотелось бы калёной сталью
Заставить время повернуться вспять!
А я читаю Дереглазову Наталью
И на х** хочется всё лишнее послать.

Погибшим в Чечне русским солдатам посвящается

17 декабря 1995 года.

Кто сильнее, тот и прав.
Спел товарищ Летов.
В души детские насрав
Спит спокойно лето.

В души детские забив,
Радуется осень.
Совершенно позабыв,
Как прощенья просят.

Души детские сбросав,
Забросать лопатой.
Кто сильнее, тот и прав,
Милые солдаты!

***

17 декабря 1995 года.

Мой нежный, почему же ты не пишешь?
Я жду письма, как солнце божий день.
Быть может, ты молитв моих не слышишь?
Или за ручку просто браться лень?

Я жду письма, чтобы успокоить душу,
Чтоб знать, что кто-то вспомнит обо мне
Когда пойму, что я уже не трушу
Со смертью в ночь умчаться на коне.

***

17 декабря 1995 года.

Пытаюсь к Богу достучаться.
Но он не слышит. Верно, спит.
Пора бы уж тоске скончаться...
Скончался ведь её пиит!

Последнее

20 декабря 1995 года.

Я решила: я не буду жить
В водопаде вечных испытаний.
Я устала счастье сторожить,
Мне неведом путь его скитаний.

Не под силу мне железный крест,
Пригвождённый к тонкому затылку.
Нет свободных в ложе жизни мест,
Не пришлось распить любви бутылку.

Я ждала и верила в любовь,
Но, в толпе выискивая лица,
Забывала, что течёт не кровь
В венах, а отстойная водица.

Я писала разные стихи.
В основном о скорби и о смерти.
Но за это чьи-то мне грехи 
Бог прислал в заклеенном конверте.

Я молилась, вырвавшись из сна,
И перед полётом в сновиденья.
Я всегда мечтала, что весна
Мне подарит новое рожденье.

Я всегда мечтала о друзьях
И дружила – с девушкой зеркальной.
Я не понимала, что нельзя
Мне идти по жизни непечальной.

Впрочем, больше некуда идти.
Веры дом испачкан и разрушен.
Заперт дух в сжимающей клети,
Он ни Богу, ни чертям не нужен.

Очень трудно подводить итог.
Снова стать приходиться убийцей –
Чтоб последний отыскать чертог
И добить надежд ничтожных лица.

Будет очень чудно. Хорошо -
Больше никогда любви не клянчить,
Не ходить с заплатанным мешком
И тоски змеёнышей не нянчить.

В славный ряд вступить самоубийц,
Растворяя в гнили злую славу.
Всё. Ни голосов. Ни слов. Ни лиц.
Всё. Я пью желанную отраву.

***

20 декабря 1995 года.

Я тебя не нашла. Ты меня не нашёл.
И возможно ли это на деле?
Не скажу, что с другими мне не хорошо,
Но ничто не волнуется в теле.

Может, плохо искала в затёртой толпе?
Может, там, где не надо, бродила?
Но я видела как на позорном столбе
В твои зубы вгрызались удила.

Это я, завернувшись в песочный бурнус,
Не торгуясь, звеня серебром,
Тридцать драхм отдала за тебя, Иисус,
Это я была тем стариком,
Это я была тем молотком,
Это я той удавкой была,
Это я той осиной ждала.

***

20 декабря 1995 года.

Самоубийца на бумаге, а в жизни слабый человек.
Поддавшись гибельной атаке,
Упасть лицом в зернистый снег.

Рычать от ярости бессильной
Нечеловечески стонать…
Зачем в наследство эти крылья
Бескрылая вручила мать?

Самоубийцей быть позорно.
Ещё позорней – жить в мечтах.
Ещё позорней – видеть страх
В глазах мышей лабораторных.

На лекции по стилистике

23 декабря 1995 года.

Моё сознание влекомо 
Аппроксимацией фонем.
Предвосхищая, впали в кому
Обрывки мыслей, слов и тем.

При чтении подменой мысли
Как недостаток – перевод.
В глазах спасением зависли
Мечты о смерти в Новый год.

Как жаль, что рукоятку лома
Я не держу в своих руках…
Глаза закрою – снова дома.
Открою – снова в дураках.

***

23 декабря 1995 года.

Уродство мыслей, жиры сомнений
Синоним боли – смешную совесть,
Прибитых прочно гвоздями в темя
Глаголы страха – извлечит время.

Святую юность, мечты о счастье,
Часов проклятых сплошные ночи
Облитых смехом желаний племя
Согреет пламя. Состарит время.

***

24 декабря 1995 года.

Вот я. Берите меня! Подвесьте 
Вниз головой – ступнями кверху.
Хлещите меня плётками лести –
Вторить я буду едкому смеху.

Вот я. Сожгите меня. Развейте
Пепел по ветру. Душу по морю.
Вот я. Давите меня и бейте
Может, поможете тайному горю.

***

24 декабря 1995 года.

Весь день неясен мыслей нервный бег
Весь день душа по капле кровоточит.
Не радует глаза пушистый снег
И не ложатся стройной рифмой строчки.

Весь день тревожит сердце глупый страх
И мрачные идеи суицида.
Сознанье расщепляется, как прах
Давно истлевший во дворце Аида.

Весь день субъекты жизни режут слух
И камнем в горло катится усталость.
И кажется, что Бог жесток и глух
И скуп на унизительную жалость.

***

26 декабря 1995 года.

Где-то там бродит свет, отражаясь в заливах,
Беззаботно плескаясь в золотых волосах.
Это там, где не знают, как косо и криво
Может бегать минутная стрелка в часах.

Это там, где не видели, как убивают
Очарованных детством, заключённых в острог
Бесконечных падений, что всегда вызывают
Примитивные твари резким скрипом сапог.

Мерзким тембром занудных голосов ударяя
По мозгам, как по плоти раскалённой иглой.
Это там, где не знают ничего кроме рая,
Не ведомые в пропасть безобразной хулой.

Крест мой – вечно брести по извилинам боли.
Крест мой – зубы зажав, постоянно молчать.
Это там, где не знают, что долго на воле
Побывавшим, тоска ставит в сердце печать.

***

26 декабря 1995 года.

Серебром сплетаясь в кружева,
На виски ложится мягкий снег.
Будет весел быстротечный век,
Если закружится голова.

Лихо мчится вьюга на санях,
И, румяня бледное лицо,
Мне подарит медное кольцо
В память о моих счастливых днях.

***

28 декабря 1995 года.

Завтра  я покину равнодушный
Неприступный город навсегда
Нет, мне утешения не нужно,
Это бесполезная бурда. 

Ничего святого не осталось
Что б могло меня здесь удержать,
Я с лихвой за осень настрадалась
И хочу лишь одного: бежать.

Только я не там ищу спасенья.
Не смогу я что-то изменить.
Также буду виться воскресенья,
Прочные, как шёлковая нить.

Обовьются вкруг груди и шеи,
Затянувшись давящим узлом.
По руке предскажут ворожеи 
Для души ещё один излом.

Праздники, подарки – для нормальных.
Для таких, как я – пинком под зад.
Завтра поезд сообщений дальних
Повезёт меня в такой же ад.