СЕМОНЕНКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ

11.10.2011

Частные впечатления

Приглашение съездить в Зональный район явилось для меня полной неожиданностью. Я ответила согласием, хотя где-то в глубине души понимала, что у меня нет права туда ехать. Потому что такое имя, как Семоненков Иван Трифонович ни о чём мне не говорило, прозы его я не читала, и говорить о незнакомом человеке что-то со сцены в зал было своего рода кощунством, и я это понимала, но захотелось съездить. Умный Казаков В. Л. На обратном пути заметил: «Зачем ты, Мария так далеко ездила бутерброды кушать?»

С. В. Бузмаков снабдил меня «Писателями Алтая» с рассказом «Февральская замять». Рассказ мне, правда, понравился. Надо уметь выстроить текст таким образом, чтобы сентиментальность была мастерски уравновешена эмоциональной сдержанностью, отчего после прочтения возникло ощущение погружения в своё детство, когда ещё жив был отец, и когда он брал меня, пятилетнюю, на охоту стрелять уток…

Я помню отчётливо туман, нависающий над озером, точно такой же, какой обволакивал дорогу, по которой наша группа выехала из Барнаула. Туман поглотил и Обь, и мост, и лесополосы. Корявые струйки дыма поднимались над чёрной землёй, создавая полное ощущение нереальности и казалось, что мы едем в какую-то таинственную зону…

До приезда в Соколово народ задумчиво молчал. Казаков угостил нас с Викторией Филатовой леденцовыми конфетками, и они немного подсластили моё чтение – «Сыновний поклон» самого мэтра, который сидел впереди меня в приметной клетчатой шляпе. Писал мэтр о насущном: тоска, кладбище, смерть матери, как-то не по-человечески прожитая жизнь…

Остановились в центре посёлка. Татьяна Кузнецова побежала курить сигарету, Юлия Анатольевна – искать даму – проводницу. Казаков позировал мне в чёрном берете с якорем. Но потом писатели образовали свои «созвездия», и мне ничего не оставалось делать, как снимать белого упитанного кота. Кот грыз траву и желанием участвовать в съёмках не горел. Пришлось его «зумить», но приближение не пошло на пользу ни качеству, ни композиции.

Чтобы от меня избавиться, котик улизнул в защитную зону. Надо было видеть, как важно он прогуливался по посыпанной гравием дорожке под окнами местной администрации! И здесь наконец-то меня заметили! Открылось окно и строгая тётя поинтересовалась целью моего визита под их окна. Я честно ответила, что снимаю кота. Воспитание и статус не позволили тёте покрутить пальцем у виска, и она просто отгородилась стёклами.

Странно, а я думала, что здание администрации снимать можно, вон их сколько в библиотеке Башунова на фотовыставке висит!

Дальше мы посетили местный краеведческий музей, расположенный в двух неотапливаемых комнатках художественной школы. И не смотря на отсутствие пространства, это был именно Музей, который нужен для того, чтобы помнить о том, кто ты есть или напомнить о том, что когда-то ты был человеком, и довольно неплохим…

Конечно, я пропустила мимо ушей рассказ экскурсовода, потому что меня притянули старинные вещи, предметы простого человеческого быта, выставленные в экспозиции. К тому же, у меня в руках был цифровик, одолженный братом. А мне фотоаппарат вообще нельзя в руки давать – сразу же начинается бесконечный бой с вечностью за право обладать мгновениями, которые уже никогда не повторятся.

В этом музее было нечто, что выше слов – невидимое присутствие тех, кто жил до нас, кто варил в чугунках щи, вышивал крестом полотенце, шил ситцевое платьице для танцев… Вещи, когда на них падал взгляд, начинали волноваться и как будто приходили в движение, и каждая из них стремилась поведать историю человека целой эпохи, которая вдруг переродилась в какого-то монстра.

Но ещё больше говорили лица на чёрно-белых выцветших фотографиях, и становилось грустно и хотелось забраться, как в детстве, на чердак, чтобы никому не мешая, думать о том, почему всё проходит, почему умирают люди, почему они, будучи признанными официально, иногда зарабатывают себе на хлеб тем, что моют бутылки…

В другой комнатке располагался «уголок боевой славы», но я в такие места не люблю ходить, потому что мне сразу хочется рыдать, рыдать о павших воинах и всех тех, кто смог пережить ужасы войны…

Конечно, с таким настроением не стоило идти на экскурсию с подъехавшими бийчанами на Иткульский спиртзавод, хотя там было много удивительных вещей. Сразу возле входа на зелёной лужайке развернулся прямо-таки монумент из велосипедов, и если бы среди писателей присутствовал Стивен Кинг, то он наверняка бы оживил всю эту железную братию, равно как и глыбу дыма, вырывающегося из-под земли.

Поразило странное сооружение на крыше одного из зданий, похожее на цветок росянки или сильно прореженный одуванчик. Спросить, что это – было не у кого. Ещё одна достопримечательность натурально ввела меня в ступор: огромный деревянный круг, в середине посеребрённая статуя: то ли взрослый мальчик, то ли мужчина подросткового вида, явно довольный, любовно держит руками большую рыбу с разинутым ртом… У меня возникла мысль, что это были солнечные часы такие, исполняющие желания.

Вообще странное это было место. На территории завода был разбит японский садик с камнями. Не было видно ни птички, ни собачки, ни даже насекомых. Рабочие там ходили, как заведённые механизмы: размеренно, не торопясь, очень спокойно. Наверное, это действие винных паров, потому что музей спирта, который мы посетили, пропах им основательно.

В этом музее говорили тоже много и тоже интересно, но мне было уже неинтересно. Просто нравилось бродить по залу и трогать самогонные аппараты, колёса телег, сундук, этикетки, секретер, перебирать пшеницу…

На прощание нам подарили фирменные блокнот и ручку.

После было быстрое свидание с богом. Новая церковь с синими куполами выглядела очень празднично, даже нарядно и внутри было светло и пусто, но пусто не той пустотой, в которой ничего нет, а пустотой, которая наполняется и наполняется молитвой, и становится от этого только больше.

Перед входом в храм я вспомнила, что надо трижды перекреститься и трижды поклониться. Выяснилось, что я потомственная кержачка, а я об этом уже и забыла. Наверное, хорошо в той церкви стоять в одиночестве перед иконами, и не просить чего-то у святых, а искать ответы на вечные вопросы…

Умные люди поставили свечки за здравие и за упокой, а у Маши финансы в белке, а белка в сумке, а сумка в газели… Не жизнь, а сказка.

Перед самым мероприятием было организовано чаепитие (жаль, что не было кофе, и сладкое я не ем), где, наконец-то, меня кто-то заметил. Интересная дама, похожая на героиню песни Юлии Беломлинской на мотив еврейской «Тумбалалайки», пристально на меня глядя, спросила, а кто я есть такая. Я ответила: «Маша». Дама даже обрадовалась: «Вагоновожатая!».

Да, мило у нас обходится старшее поколение с подрастающей сменой. Я точно знаю, что когда эта дама умрёт и в честь неё будут устроены чтения, то я туда не приду. А то что я буду со сцены рассказывать? Как эта дама громогласно объявила за банкетным столом, что одну из непочатых бутылок «парной» водки она заберёт себе? Хотя, можно.

Эта сцена… Есть ли что страшнее этого самого страшного момента: стоять на сцене в свете софитов и чувствовать, что на тебя смотрит весь зал – я не знаю. Это мой личный кошмар. Но просто стоять – ещё ладно. А говорить, спотыкаясь на каждом слове и читать свои – не по теме  - стихи – это ещё кошмарнее…

Юлия Анатольевна объявила Кузнецову и ещё Гаврилину, а  про меня сказала после того, как они выступили, но, стоящий со мной мэтр, остро глянув на меня глазами оцелота, добавил: «А про тебя забыли сказать». И мне пришлось улыбнуться во весь рот и ответить: «Ну и ладно!».

Со сцены я пообещала залу, что, приехав домой, на следующий же день побегу в библиотеку за прозой Семоненкова… Да, до сих пор до библиотеки дойти не могу, и я себя за это не уважаю.

В целом мероприятие было странным. Его трудно было назвать «чтениями», и трудно было назвать «вечером памяти», хотя второе определение ближе.  Мне кажется, что лучше бы было всё наоборот: сначала вечер памяти, а потом музеи и экскурсии.

Светлым пятном в воспоминаниях остались только выступления детей. Какой-то мальчик читал стихи Ивана Трифоновича, и как хорошо, что стихи эти доверили читать ребёнку. Потому что, если бы взрослый декламировал про «расцветшую розовую картошку», «пузатого шмеля» и «солнечные крошки», то мозг едва бы нарисовал в голове картинку описываемого. А маленький мальчик оказался ещё и «художником» того, о чём говорил.

Остальные выступления запомнились мне плохо. У меня уже просто не было сил на восприятие, а под конец я достала черновик и стала писать роман…