21 ноября 1991 года ушла из жизни талантливая русская поэтесса Юлия Друнина.

Что я о ней знаю? Да собственно ничего, кроме того, что она окончила свой земной путь добровольно. 

Известна её предсмертная записка.

«Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно только имея крепкий личный тыл… Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, не верующая. Но если Бог есть, он поймёт меня. 20.11.91»

Об этом она также написала в стихотворении «Судный день»

Покрывается сердце инеем —
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока —
Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Все ж крещеная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, —
За избранных
Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!

В 2005 году в газете «Деловой курьер Алтая» мне попалась заметка о возможных причинах самоубийства. Автор той статьи писал, что учёные из Уфы открыли 6 генов, отвечающих за предрасположенность к самоубийству. Нарушение их работы приводит к тому, что человек скручивает петлю, глотает снотворные, запирается в гараже и заводит автомобиль.

Остальное – депрессия, несчастная любовь, смена власти это лишь триггеры.

Мне эта версия кажется здравой и единственно верной в ответе на вопрос: почему один нажимает на курок, а другой останавливается.

Конечно, чудо случается, и кто-то позвонит или спугнёт, но настоящего самоубийцу это не остановит.

От Юлии Друниной остались стихи, написанные не вычурным слогом, вырезанные не тоненькой стамеской, а будто вытесанные грубым топором. И вытесаны они в сердце. По крайней мере, в моём.

Я не воевала, я не знаю, что такое война, я даже не знаю, что такое бомбёжка, но в стихах Юлии я будто нахожу себя.

Может, это отголоски прошлых жизней? Сейчас можно в шутку забить своё имя и дату рождения на каком-нибудь эзотерическом сайте, верить в эту чушь глупо, но…

Но мою «прошлую жизнь» определили, как путь испанского солдата.

Наверное, это всё-таки невероятное совпадение, как и совпадение, что я внезапно увлеклась испанским языком и пыталась его изучать в 2001 году с упорством муравья.

Я вставала в пять часов утра и погружалась в мир самоучителя, днём на язык у меня не было времени: годовалый ребёнок, стирка, уборка, готовка. Пользы от изучения испанского не было никакой и мне до сих пор непонятно, какая неведомая сила заставляла меня подниматься в такую рань?

В пользу того, что я могла быть воином в прошлой жизни могут являться и мои любимые герои: полковник Аурелиано Буэндиа из романа Маркеса «Сто лет одиночества» и азадийский воин Киан Алване из игры «Бесконечное путешествие».

Об этом же эффекте пишет и Юлия:

Я же дочерь твоя, Расея,
Голос крови не побороть.
Но зачем странный край Одиссея
Тоже в кровь мне вошел и в плоть.

Что я в гротах морских искала,
Чьи там слышала голоса?
Что мне черные эти скалы,
Эти призрачные леса?

Что мне буйная алость маков,
А не синь васильков во ржи?..
Отчего же и петь и плакать
Так мне хочется здесь, скажи?

Я непростительно отвлеклась на свою ничтожную персону, так уж получилось, но не могу я писать о дорогих мне людях без камео. Может, это подсознательное стремление быть в их внутреннем круге?

Юлия Друнина ушла на фронт в 17 лет. Можно только догадываться, как это её изменило, выражаясь её же словами «из Прекрасной Дамы в мать и перемать».

Я всего лишь один раз в жизни видела труп щенка с отрезанной головой, на срезе копошились черви. Мне этой картины хватило на всю оставшуюся жизнь, чтобы возненавидеть насилие и навсегда бросить глупую мечту быть воином.

Какая она была - можно увидеть в стихах.

Очень добрая. И не просто добрая, а по-настоящему милосердная.

Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.

Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.

На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!

Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.

Юлия ценила людей и умела дружить. Может, была резковатой, но это такой вид откровенности, за которой нет никакого лукавства, никакой выгоды. Правда, правда и ничего кроме правды.

Мне близки армейские законы,
Я недаром принесла с войны
Полевые мятые погоны
С буквой «Т» — отличьем старшины.

Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала напролом,
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.

Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала —
Научилась верности в бою.

Она старалась быть оптимисткой. Выражаясь словами Фредди Меркьюри: «Inside my heart is breaking, my make-up may be flacking, but my smile still stays on» (Внутри моё сердце разбивается, мой макияж осыпается, но моя улыбка остаётся).

И хотя эти строки были моим жизненным девизом на протяжении многих лет, мне так и не удалось научиться улыбаться, когда душой владеет меланхолия. Тем больше моё восхищение теми, кто умеет это делать.

Мир до невозможности запутан.
И когда дела мои плохи,
В самые тяжелые минуты
Я пишу веселые стихи.

Ты прочтешь и скажешь:
— Очень мило,
Жизнеутверждающе притом.—
И не будешь знать, как больно было
Улыбаться обожженным ртом.

А это моё любимейшее. Всякий раз, когда я читаю это стихотворение, я плачу. Юлия была настоящая женщина, красивая и эффектная.

Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел —

Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и улыбнулся мне:
— Ну, какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?

Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Понимаешь, просто не могу
Я тебя представить в сапогах!..

Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:

— Вот, лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах…
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках!..

Война была вырезана у неё в сердце. Вырезана грубым топором. Вероятно, жить с таким сердцем в мирной жизни спокойно едва ли возможно.

В слепом неистовстве металла,
Под артналетами, в бою
Себя бессмертной я считала
И в смерть не верила свою.

А вот теперь — какая жалость! —
В спокойных буднях бытия
Во мне вдруг что-то надломалось,
Бессмертье потеряла я…

О, вера юности в бессмертье —
Надежды мудрое вино!..
Друзья, до самой смерти верьте,
Что умереть вам не дано!

Юлии, похоже, пришлось испытать на себе обратные прелести известности.

Пожалуй, не так уже часто
Друзья нас в беде предают.
Но вот испытание счастьем —
Сложней получается тут.

Ты болен — примчатся в больницу,
Притащат домашний супец.
Но стоит тебе отличиться —
Всем дружеским чувствам конец.

И станут поглядывать косо,
Завидовать и обсуждать.
Вот если останешься «с носом» —
Вернут свою дружбу опять…

Вот этого я не понимаю. Пройти войну и быть зависимой от чьей-то любви… Надо быть особенным человеком, действительно настоящей женщиной-уникумом.

А я для вас неуязвима,
Болезни,
Годы,
Даже смерть.
Все камни — мимо,
Пули — мимо,
Не утонуть мне,
Не сгореть.
Все это потому,
Что рядом
Стоит и бережет меня
Твоя любовь — моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник — каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Тогда мне никуда не деться:
Все камни — в сердце,
Пули — в сердце…

А это тайное желание, которое осуществилось.

На исходе сумрачного дня
Теплый луч вдруг обласкал меня.
Пробежал легко по волосам,
Хоть того и не заметил сам.
Теплый луч, скользни по мне потом —
Над моим заброшенным крестом.

Я не Солнце, но очень сильно надеюсь, что стала этим тёплым лучом с помощью слова.

Мне вторит другой поэт, Валентин Валевский.

Когда-нибудь, уже не в этой жизни,
Я буду вашим сыном или братом,
Рожусь в своей или чужой отчизне,
Монахом буду, только не солдатом.

Не овладеет мной сей мир суконный,
Чтоб возгордиться в нем за счастье битвой,
А ваш портрет с войны, как лик иконный,
Я буду освежать своей молитвой.

Для вас я стану в жизни просто светом,
Но все равно останусь в ней поэтом.

У меня есть много стихов, смысла которых я не понимаю. Возможно, я из тех, кто забирается тайком на вселенский чердак, утаскивает оттуда книги и читает.

А прочитанное потом воплощается в реальность или, наоборот, это книга о том, что уже произошло. Покопавшись в архиве, я нашла стихотворение, которое сейчас отражает моё отношение к Юлии Друниной и к её смерти. Когда я его писала, то понятия не имела, кого я «увидела» в своём видении.

Вот оно:

Кто бы увидел, что я умираю
Высказал мне бы, что я не права.
Да, я со смертью в рулетку играю,
Видит виденья моя голова.

Вот я лежу на больничной кровати
Кровью пропитана площадь бинтов.
Нет больше выгнутой девичьей стати,
Лёгкой походки и белых бантов.

Смерть не страшна. Приговор её страшен.
А исполнение – просто черта.
Как колокол угасающих башен
Воздух звенит. Только песня не та.

Наверное, песня, действительно, не та. Но другой я не смогла подобрать.

А это посвящается всем, кто думает, что самоубийство - единственный выход.

Так жизнь прошла. И свет её туманный
Жестоким был, и одиноким был.
Был непересолённой сладкой манной
И шорохом спускающихся крыл.

Не жди того, что не спешит случиться.
Не верь тому, кому ты не нужна.
Пойми, ты не дострелянная птица,
И смерть твоя лишь Господу страшна.

Найди в себе Божественную силу,
Возьми её за всезащитный край.
И пусть сбылось не то, что ты просила.
Ты всё равно живи, не умирай!

Хотя, для тех, у которых нарушена работа этих злосчастных шести генов, вряд ли стихотворение возымеет убедительное действие.