ДИЗАЙН ВСЕГО— это жизнь, ориентированная на вопрос: «Где я нахожусь?» Давайте различать то, что должно быть интересно, от того, что интересно на самом деле.
Книги, которые можно скачать. Жаль, что все они в формате PDF, для читалки формат этот мало подходит. Для компа или планшета большинького.Сказать спасибо
"Вообще, когда мы говорим «объект», то это означает, что нечто принадлежит деятельности, именно деятельность очерчивает границы объекта. <...> Объекты «вырезает» практика, в самой природе нет объектов". Щедровицкий Г. П. Оргуправленческое мышление: идеология, методология, технология. Курс лекций // Из архива Г.П. Щедровицкого. М.: Путь, 2000. Т. 4. С. 98–99Сказать спасибо
Оглавление Предисловие. 1 1. Источники. 1 2. Категории как предельно общие понятия, прекращающие регресс до неопределённости. 2 3. Георгий Петрович Щедровицкий о категориях и категориальной работе. Фрагменты текстов и выступлений. 4 4. Анализ текстов. Выявление противоречий. 9 5. Решение странного противоречия. 12 6. Философская революция Г. П. Щедровицкого. 13 Предисловие В череде обсуждений методологического наследия Георгия Петровича Щедровицкого оказалась незаслуженно обделённой вниманием тема категориальной работы. Это вдвойне удивительно, так как именно категории Георгий Петрович считал средствами организации мышления. Более того, он как-то мимоходом, не останавливаясь детально на проблеме конструирования и использования категорий, совершил, по нашему мнению, революцию, когда дал категориям деятельностную трактовку. Революцию, оставшуюся незамеченной. Если мы ставим своей задачей конструирование средств мышления, создание технологий мышления и тому подобные задачи, то никуда не денемся без понимания и специального представления категориальной работы. В рамках калининградского методологического семинара мы провели работу по исследованию категорий и пришли к выводам, которые могут быть интересны всем, кто занимается проблемами организации мышления и деятельности, например – разработчикам новых продуктов. Об этой работе и выводах мы хотели бы рассказать в данной статье. В процессе этой безусловно увлекательной, и где-то даже детективной работы, нам удалось: 1. Максимально раскрыть содержание категориальной работы в СМД-подходе (как работы со средствами мышления), 2. Найти странное противоречие в различных изображениях и объяснениях схемы категории, которые давал Георгий Петрович, 3. Предложить решение странного противоречия. 1. Источники Основные тексты, на которые мы опирались в исследовании категорий. 1. Петров М.К. Логический фетишизм Гегеля и проблема социальной ответственности // Историко-философские исследования. - М.: 1996. 2. Щедровицкий Г.П. Категории как предмет исследования (скан машинописного текста стенограммы) // Комиссия по психологии мышления и логике. – 14.10.1976. – Заседание №1. 3. Щедровицкий Г.П. Категории и псевдокатегории (скан рукописи) // Архив фонда "Институт развития им. ГП. Щедровицкого". Болшевский архив, 02.04.1979. https://fondgp.nextdoc.ru/main.html 4. Щедровицкий Г.П. О содержании понятий (скан машинописной стенограммы) // Архив фонда "Институт развития им. ГП. Щедровицкого". - Новая Утка: Болшевский архив, 05.07.1980. https://fondgp.nextdoc.ru/main.html 5. Щедровицкий Г.П. Категория системы // Инженерные знания и общая эпистемология. - Ульяновск: семинары по СМД-Эпистемологии 1991-1994, 19.01.91. 6. Щедровицкий Г. П. Системный подход и категории системы. - М.: 2011. 7. Щедровицкий Г.П. Философия, методология, наука. // http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/99. - М.: Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого", 1988. 8. Щедровицкий Г.П. О строении атрибутивного знания // http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/3.-М.: Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого", 1958. 9. Щедровицкий Г.П. Категории сложности изыскательских работ как объект исследований с системодеятельностной точки зрения // Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого". http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/52, 1984. 10. Щедровицкий Г.П. Методология социологии // Сборник лекций (не завершён, первые три лекции курса, начатого в феврале 1968г.). Электронная библиотека «Наследие ММК_2000», http://www.mmk-documentum.ru/archive/e-lib. 3. Щедровицкий Г.П. Категории и псевдокатегории (скан рукописи) // Архив фонда "Институт развития им. ГП. Щедровицкого". Болшевский архив, 02.04.1979. https://fondgp.nextdoc.ru/main.html 4. Щедровицкий Г.П. О содержании понятий (скан машинописной стенограммы) // Архив фонда "Институт развития им. ГП. Щедровицкого". - Новая Утка: Болшевский архив, 05.07.1980. https://fondgp.nextdoc.ru/main.html 5. Щедровицкий Г.П. Категория системы // Инженерные знания и общая эпистемология. - Ульяновск: семинары по СМД-Эпистемологии 1991-1994, 19.01.91. 6. Щедровицкий Г. П. Системный подход и категории системы. - М.: 2011. 7. Щедровицкий Г.П. Философия, методология, наука. // http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/99. - М.: Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого", 1988. 8. Щедровицкий Г.П. О строении атрибутивного знания // http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/3.-М.: Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого", 1958. 9. Щедровицкий Г.П. Категории сложности изыскательских работ как объект исследований с системодеятельностной точки зрения // Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого". http://www.fondgp.ru/gp/biblio/rus/52, 1984. 10. Щедровицкий Г.П. Методология социологии // Сборник лекций (не завершён, первые три лекции курса, начатого в феврале 1968г.). Электронная библиотека «Наследие ММК_2000», http://www.mmk-documentum.ru/archive/e-lib. 2. Категории как предельно общие понятия, прекращающие регресс до неопределённости. Аристотель понимал под категориями то, что может быть субъектом или предикатом суждения. В суждениях мы говорим что-то о чём-то, нечто утверждаем или отрицаем. О чем бы мы ни говорили, содержание разговора можно выразить в некотором конечном количестве предельных наиболее общих сущностей, невыразимых в определениях через другие сущности. Аристотель подводит каждую вещь, о которой возможно сделать высказывание, под одну из десяти категорий — наивысших родов (известных средневековым авторам под именем praedicamenta). Они предназначены для перечисления всего, что может быть выражено без состава или структуры, то есть всего, что может быть предметом или предикатом суждения. В итоге он смог выделить 10 категорий, в которых можно выразить всё сущее. Похоже, что в первоначальном употреблении категории выполняли функцию презентации бытия. Некие предельно общие понятия (наивысшие роды) представляли собой всё, что может быть в принципе помыслено человеком относительно вещей, которые он способен воспринимать и с которыми он способен взаимодействовать. Принципиально важным считаем заметить, что слово «категория» первоначально (во времена Аристотеля) означало публичное высказывание, суждение. Др.-греч. κατηγορία — «обвинение», от κατα- — приставка, обозначающая противодействие, и ἀγορεύω — «выступаю с речью (на собрании)», от ἀγορά — «народное собрание». Учение о категориях берет свое начало там же, где и формальная логика, а именно – из проблемы истинного знания, а значит и правильного суждения. Для Аристотеля мышление было способом отображения мира, а значит наши суждения о мире могли быть как истинными, так и ложными. Понятия и знания в таком подходе являются чем-то тождественным друг другу. Знания выражаются в понятиях и суждениях, могут быть истинными и ложными. Отсюда возникает вопрос: «Как мыслить правильно?». И ответ на этот вопрос разворачивается по двум линиям: 1) что мы мыслим на самом деле и 2) как мы должны строить свои суждения о вещах. Последующие философы решили, что Аристотель не везде прав в отношении категорий. «Самая последовательность категорий у Аристотеля никак не мотивируется; неизвестна их диалектическая взаимосвязь. О ней можно догадываться только на основании всех прочих сочинений Аристотеля. Общая позиция материализма выдерживается у философа отнюдь не везде, потому что, например, математические отношения или время ставятся иногда в зависимость не от объекта, а от порождающего их субъекта ("души"). Чересчур близкая у Аристотеля связь логики и грамматики, наконец, проявляется и здесь, поскольку категории объявляются не только общими родами высказывания, но и простыми частями речи. Поэтому становится понятным, что уже ближайшие философы после Аристотеля подвергали эти категории Аристотеля критике и старались их упростить, делая учение Аристотеля менее описательным, менее эклектическим и стараясь понимать его менее статически и более диалектически.» После Аристотеля философы наперебой начинают предлагать собственные списки категорий. Категориальные «системы» должны были представлять объективный мир в своей подлинной сути – мир вечных абсолютов, отвлеченный от частностей. Но для нас особое значение имеет, пожалуй, тот факт, что в какой-то момент философы вынуждены были разделить категории на чувственные и умопостигаемые. Об умопостигаемых сущностях говорил Платон ещё до Аристотеля. Речь шла о сущностях, о том, что подлинно существует. После Платона различение мира чувственного и умопостигаемого получило своё выражение в языке «категорий». Из этого же различения, по-видимому, рождается знаменитый спор номиналистов и реалистов. Момент отделения категорий чувственных и умопостигаемых дал возможность выделить для мышления собственную проблематику. Возникают вопросы типа «как возможно умопостижение и каковы критерии истинности для умопостигаемых вещей?». Более того, это даёт возможность некоторым философам принципиально менять акценты и утверждать, что не вещи выражаются в понятиях и суждениях, а наоборот – понятия находят своё выражение в вещах. Мы считаем, что идея разделить категории на два вида не была случайной, но была обусловлена самой реальностью человеческой деятельности. Интересно в этой связи отметить, что все примеры Платона о различении «мира идей» и «мира вещей» относятся к деятельности человека. И получается у Платона, что идея кувшина вечна, и подлинно существует именно идея кувшина, а конкретные материальные кувшины преходящи и существуют лишь временно. Таким образом сложились нормы традиционной европейской гносеологии. «Отличительной чертой новой гносеологической ситуации следует признать четкое ранжирование объектов по степени их «естественности» или, точнее, инерционности. По нормам традиционной гносеологии нового времени, которая нашла завершение в трудах Гегеля, инерционное, устойчивое, вечное, естественное, успокоенное в бесконечном повторе, есть нечто заведомо более высокое, чем отклонение, «шум», конечное, смертное, искусственное
И ученые, и философы не просто разделяли на правах «теоретической непоследовательности» или «предрассудка» веру в акт божественного творения по слову-логосу, но использовали эту христианскую концепцию как гносеологический постулат, санкционирующий и предметность научного познания, и специфически «открывающую» познавательную позицию ученого. Если мир логически упорядочен Богом, он тем самым познаваем и выразим в логике понятий. Если логика миропорядка есть божественная логика, то она суть эталон для логики человеческой и критерий ее истинности – эксперимент.» Кроме того, Петров в своей великолепной статье о логическом фетишизме Гегеля справедливо замечает: «Гегель, онаучивая философию и выдвигая науку как интегрированную систему конечных результатов познания по дисциплинарным правилам в конечную цель человеческого познания, абсолютизировал и фетишизировал естественно-научную дисциплинарную парадигматику, приписал знаковым объектам (и прежде других - логике) свойства объектов естественных, главным образом биологических, изменение которых по времени предзадано в биокоде. Гегель, например, пишет: <Наука должна организоваться только собственной жизнью понятия... Содержание показывает, что его определенность не принята от другого и не пристегнута (к нему), но оно само сообщает ее себе и, исходя из себя, определяет себя в качестве момента и устанавливает себе место внутри целого> (3, с. 28). Такая самодеятельность понятий и выходящих из себя содержаний предполагает некую довлеющую себе, а <не пристегнутую> извне жизнь знака в самоопределении и самовыражении, то есть ставит над человеком некий знаковый дух целого, с которым человеку приходится сообразовывать свои познавательные усилия. А это и есть фетишизация, переход средства познания в его субъект. Секрет этой акции возвышения знака в абсолют связан, на наш взгляд, с иллюзией тождества философской, теологической и научно-дисциплинарной вечности. Постоянные переходы от результата к началу и от начала к результату свидетельствуют, по нашему мнению, о том, что Гегель понимает дисциплинарную вечность в духе философского абсолюта - необусловленного, невыводимого и неопределимого начала всех линий обусловленности, вывода, определения. И античность, и апофатическая теология понимали такие абсолюты как некие метафизические точки, прекращающие regressus ad infinitum: они используются в <причинном> объяснении, но сами вводятся на правах постулатов.» Говоря об основаниях традиционной для европейской философии и науки гносеологической позиции, Петров вводит в свой дискурс философские абсолюты не как объекты мира вещей или мира идей, а как то, в чем нуждается мышление. Совершенно неожиданно, с нашей точки зрения, он определяет тем самым инструментальный смысл категорий, хотя и не употребляет этого слова и говорит вообще не о категориях. Категории, по сути, в данном прочтении подобно философским абсолютам выполняют роль ограничителей в череде бесконечных определений понятий и задают таким образом по выражению Георгия Петровича «строй мышления»Сказать спасибо
3. Георгий Петрович Щедровицкий о категориях и категориальной работе. Фрагменты текстов и выступлений.3.1. Философия, методология, наука (7, с. 2) Средствами, обеспечивающими мыслительное действие, которое я должен осуществить, являются категории. Именно категории, утверждаю я, дают нам возможность выхода на объективацию содержания нашей речи, нашего мышления, а также понимания. <...> В качестве первых наметок можно сказать так: категории — это те самые понятия, совершенно особый класс понятий, которые определяют выход на объективность, отвечают на уровне принципа на вопрос, какого рода объекты стоят или могут стоять за нашими словами. Итак, категории — это не любые наиболее общие понятия; категории — это, прежде всего, философские понятия, организующие наш выход на определение объекта, или объективности. Их, категории, именно в этой функции надо знать — и уметь ими пользоваться <…>. Что такое категории? Известно ленинское определение: категории есть наиболее общие, высшие понятия, организующие человеческую мысль. Я бы только чуть-чуть сдвинул акценты, поскольку обычно, когда проходят основы диалектического и исторического материализма, то в соответствии с идеологией вульгарного материализма, которая насаждалась эти десятилетия для создания в стране всеобщего равенства, социального порядка и немыслия, общего немыслия, подчеркивают, что это наиболее общие понятия в том смысле, что они охватывают большие-большие области и ко всему могут прикладываться. Это все правильно, категории именно таковы. Но главное здесь не то, что они самые общие и находятся на верху пирамиды, а то, что это понятия, организующие человеческое мышление и деятельность. В этом состоит их главный отличительный признак. Дело, следовательно, не в том, что они будто бы описывают и фиксируют какие-то общие области или признаки реального мира или природы, как говорили в рамках вульгарно-материалистической трактовки философии, а в том, что они суть высшие, самые мощные средства нашей человеческой самоорганизации. Они организуют человеческую мысль, человеческую работу. И в этом смысле категории суть главное средство организации работы, мышления ученых. <...> Это — именно средства в узком смысле этого слова, или инструменты научной мысли, если понимать под научной мыслью выработку новых знаний. Не измерения, не описание чего-то здесь существующего — вроде, например, этого стола, кассеты, — к чему свели научную работу в последние десятилетия, когда господствовала идеология эмпиризма и всяких на эмпиризм похожих глупостей. Это есть основное средство теоретической научной мысли, продвигающей нас вперед и задающей новые области познания вообще и научного познания в частности. 3.2. Категории и псевдокатегории (3, с.1). 3.3. О строении атрибутивного знания (8, с.2) Мышление как особая познавательная деятельность возникает внутри процессов труда: первоначально оно является стороной суммарной трудовой деятельности, затем постепенно переходит в ее составляющую часть и в конце концов превращается в особый специализированный вид трудовой деятельности — в умственный труд, относительно обособленный и независимый от других видов труда. По мере развития и обособления деятельности мышления меняются как составляющие ее операции, так и предметы оперирования [Щедровицкий, Алексеев 1957 b]. Вместе с этим меняется тип объективного содержания, выделяемого в действительности, и соответственно тип знаковой формы, в которой мы это содержание фиксируем, отражаем. Эти характеристики типов объективного содержания мысленного знания, определяемые относительно мыслительной деятельности, мы называем категориальными характеристиками знания, или категориями. 3.4. Методология социологии (10, с.2) Категория определяет способ, каким мы видим и изображаем объекты. <…> Одним из примеров подобных категориальных представлений объекта являются широко распространенные сейчас теоретико-множественные представления. Другим категориальным представлением, особенно интенсивно развиваемым в последнее время, является системно-структурное представление объектов. Если мы пользуемся категорией системы и структуры, то мы должны представлять объект — любой объект, с которым мы имеем дело, — как систему и структуру. Средства изображения объекта развиваются подобно средствам изображения форм знаний. Категории непрерывно изменяются, причем вновь возникающие категории снимают в себе предшествующие. История категорий есть история смены и развития способов изображения объектов. 3.5. Категории сложности изыскательских работ. (9, с.2) Отношение соразмерности (или соответствия) объекта и метода исследования в силу принципа ортогональности знаний об объекте и методе и соответствующих схем не может выводиться из некоторого целостного представления или понятия и не является в этом плане аналитическим (в смысле И.Канта), а должно устанавливаться синтетически и, как правило, на основе опыта мышления и мыследействования. Этот опыт формируется исторически, очень медленно и трудно, а фиксируется и откладывается прежде всего в категориях и категориальной организации нашего мышления. Категории представляют собой структуры из связей (или отношений) соответствия, организующих в единой целое: 1) схемы объектов, 2) процедуры мышления или мыследействования, 3) знаковые формы и 4) понятия. <…> Между всеми четырьмя элементами категориальной структуры существуют отношения рефлексивного взаимоотображения, за счет которых каждый элемент несет в себе смысл и содержание других. Благодаря этому любой элемент категории может стать и становится ее фокусом; тогда кажется, что он требует соответствующих восполнений, и именно в этом заключена нормативная и методологическая функция категорий в нашем мышлении. Среди понятий, принадлежащих каждой категории, есть так называемое категориальное понятие, знаковая форма которого дает имя всей категории. В этом смысле мы говорим обычно о категориях вещи и свойства, единого и многого, отношения и связи, процесса и материала, структуры и системы и т.д. и т.п.
3.6. Системный подход и категории системы. (6, с.2) Категорией я называю определенную связку, включающую четыре фокуса. Обычно говорят, что категории – это наиболее общие понятия. Это действительно так, но это только одна половина дела. Вторая же состоит в том, что это понятия с особым логическим содержанием и смыслом, а именно: это понятия, в которых мы фиксируем связку между языками, понятиями, приложимыми к объекту, соответствующим представлением объекта и операцией, или нашим действием (рис. 1). Вот такая связка и есть категория. Итак, категория – это такое понятие (категориальное понятие), которое фиксирует в нашей мыследеятельности связи и соответствия между операциями, которые мы осуществляем, объектом, к которому эти операции применяются, языком, в котором все это выражается, и нашими понятиями. <…> если вы начинаете работать в категориях и все явления оцениваете категориально, т. е. оцениваете производимые операции, язык, представление об объекте и понятия, то вы получаете мощнейшее средство анализа и решения задач, равного которому практически нет. Тот, кто работает в категориях, анализирует в категориях, работает лучше всякой вычислительной машины: быстро, точно, четко находит ошибки. Правда, есть классы задач, которые категориально решать нельзя. Но общую оценку ситуации, ориентировку в ней человек, владеющий категориальным аппаратом, производит моментально. 3.7. Категория системы (5, с.2) При этом категория системы до сих пор остается наименее разработанной. Хотя я полагаю, что вообще после Фихте, Шеллинга и Гегеля в мире практически никто не разрабатывает эту часть философии. А именно то, что немцы называли "учение о категориях". И, следовательно, у нас в самой верхней части нашего методологического мышления мы имеем просто зияющую дыру, вместо жестко отформованных и рафинированных категорий и категориальных представлений. Вроде бы то, что я сказал, содержит в себе имплицитно мысль, что надо разрабатывать категории. И сейчас я хочу провести небольшое движение в этом плане, ориентируясь на категорию системы. … Значит, следующий вопрос, который здесь возникает — это что такое категория и как я это представляю себе и вижу. Прежде всего, я здесь пользуюсь известным у нас употреблением слова "категория", которое дал ему Ленин при чтении сочинений Гегеля. Категория есть наиболее общее понятие, предельное в известном смысле... Вот так это определено в "Философских тетрадях". Это то, что мы учили, то, что вроде бы не вызывает никаких сомнений. Да, конечно, не вызывает. Категории есть наиболее общие понятия, фокусные точки, узловые точки меры в развитии человеческого мышления. Сомнений не вызывает, так оно все и есть, но и ничего не дает. И оттого, что мы знаем, что категория — это наиболее общее понятие, мы фактически расписываемся в собственном незнании. Поэтому требуется более содержательное определение термина и понятия категории. … Это очень здорово, но я сейчас чуть изменю этой традиции. И буду обсуждать основные фокусы содержания категории. Хотя и должен оговориться. Вроде бы понятно, что категория задает то, что в нашей философской литературе последние 20 лет чаще всего называет "строй мышления". При этом, что такое строй мышления, никто из говорящих таким образом не определяет, и дает возможность нам, каждому самому задумываться на этот счет и отвечать на вопрос, что такое "строй". И вы понимаете, что это очень красивый ход. Поскольку, если вы уже на этот путь встали, то вам понадобится жизнь для того, чтобы разобраться с одним понятием. И времени, чтобы размышлять или что-то делать уже заведомо не останется. Но мы понимаем, что строй мышления — это вот особым образом структурно представленные все сущностные моменты нашего мышления. Теперь остается только возвращаться к вопросу о категории и предварительно, прежде чем мы ответим на вопрос, что такое категория, отвечать на вопрос, что такое мышление, какие там самые сущностные моменты, выводить их, связывать, стыковать. И после того, как мы ответим на вопрос, каков наш строй мышления, мы уже не будем заниматься этой самой категорией. Во-первых, по той причине, что уже сил размышлять не будет, а во-вторых, уже будет несущественно. Мы строй мышления себе представили, а какую-то мелочевку, бантики типа ответа на вопрос, что есть категория, уже никого не интересуют. … Но (пауза)… я, во всяком случае возвращаясь к ответу на Ваш вопрос, пытался выделить эти узловые моменты того, что мы называем категорией и ответить себе на вопрос, как же я представляю себе категорию и что я должен обсуждать, поставив себе такую тему, как категория системы, категория множества. Или про какую-то другую категорию. Я это обсуждал специально для категории системы, поскольку последние 10 лет мне приходится нередко обсуждать в разных научно-исследовательских и проектных коллективах именно эту категорию. Это, вроде бы, постоянный заказ и запрос подобных учреждений в Москве и в других городах России. И вот тогда я прорисовал то, о чем меня сейчас спросил коллега. Я выделил четыре фокуса и прорисовал знаки или значки отношений и связей между ними. Поэтому я теперь на вопрос, что такое категория, как определяющая строй мышления, отвечаю следующим образом. Категория фиксирует в себе, как понятие или знания особого рода, следующие содержательные моменты. Рисунок 2 Схема категории Прежде всего, характеристики объекта мысли, иногда схему объекта мысли, если мысль дошла уже до схематизации. Во-вторых, фокус операций или процедур работы (рисует), вот в том смысле, как сейчас это употребляла коллега Носенко - операции или процедуры, которые используются при изучении объекта или исследовании его. При этом я употребляю слово "операции" в смысле Жана Пиаже. Т. е., это две как бы процедуры или два действия... Кстати, теперь в этой картине действия придется параллельно задавать категории операций и процедур. Никуда не денешься. Так вот, операция содержит два действия. Одно, позволяющее уйти из дома, и другую - процедуру, позволяющую вернуться домой. Операция есть пара взаимосвязанных действий. Прямое и обратное. Кстати, тут все вы можете улыбнуться, но я не так давно попал в ситуацию... Приехал в город Минск на конференцию по логике и методологии науки. Я жил в доме довольно далеко от центра и однажды, уйдя на заседание этого самого семинара, забыл точно зафиксировать адрес. Решил, что память меня выведет. А меня туда привезли, поместили, и на следующее утро я ушел. Вечером я приехал на эту станцию и пошел в другую сторону, поскольку память сохранила, что я должен выйти из метро и пойти налево, вниз. А оказывается, что надо было перейти на другую сторону проспекта, там еще немножко покрутить, а потом уже идти налево вниз. Я отправился сразу от метро налево вниз, под дождь и слякоть и, проболтавшись часа четыре, я понял, что не могу вернуться назад. Чего я себе только не говорил, но ощущение у меня было, что я имитировал в жизни поведение Каштанки (смех). Вы сейчас смеетесь, но должен Вам сказать, что ощущения были препоганые. И теперь я никогда не отправлюсь в чужом городе с квартиры, не имея в кармане две или три записочки с адресом. Добросердечные люди меня спрашивали про адрес (смех), и каждый раз махали рукой, когда я не мог ответить, какой адрес. Понимаю, что я производил впечатление страшного сумасшедшего. Эта байка - к ответу на вопрос, чем операция отличается от процедуры. Операция — это два взаимосвязанных действия или две процедуры, одна - позволяющая уйти "из", а другая позволяет вернуться "назад". И хотя они - прямая и обратная, - но каждая требует специальных знаниевых условий и обеспечения Третий фокус — это знаковая форма (рисует), и категория или категориальное понятие должны иметь знания о знаковой форме, в которой представлен объект. И четвертый фокус — это фокус знания об объекте, его специфическая знаниевая структура.Сказать спасибо
4. Анализ текстов. Выявление противоречий.Нетрудно заметить, что между схемой категории на рис. 1 и схемой на рис. 2 есть отличия, как и в тексте, поясняющем схемы. На первый взгляд эти отличия кажутся несущественными и в случае с тремя фокусами этого «конверта» так оно и есть. Но трактовка правого верхнего фокуса вызывает вопросы. Попробуем отнестись к этому несоответствию со всей строгостью, как и советовал Георгий Петрович. «Объект» на первой схеме превращается в «объект мысли» или «схему объекта» на второй и это очевидно просто уточнение. Отличие несущественное. «Знаки» (язык выражения) на первой схеме превращается в «знаковую форму» на второй и тут тоже нет вопросов. Синонимичность этих слов понятна любому, кто знаком со схемами СМД-подхода. «Операции» на первой схеме превращаются в «операции и процедуры» на второй. Георгий Петрович так называет этот фокус, потому что дает расширенную трактовку этого фокуса схемы категории. «Понятия» на первом рисунке превращаются в «знание об объекте» на втором. А вот здесь возникают вопросы. Зачем-то Георгию Петровичу понадобилось заменить фокус «понятия» на фокус «знания об объекте», его (объекта) специфической знаниевой структуре. Дело в том, что данная корректировка схемы – не какая-нибудь случайность. В первой трактовке автор определяет категории как понятия с особым содержанием и смыслом. Генетическая связь понятий с категориями как понятиями особого рода хорошо видна на первой схеме. Но понятия как организованности мышления нельзя отождествлять со знаниями. Знания в методологии заданы категориально схемой знания – одной из базовых, ключевых схем СМД-методологии и не могут быть синонимом понятия в первой схеме категории. Итак, знания неравны понятиям, что хорошо известно автору. Но в прорисовке схемы категории мы видим колебание в отношении названия верхнего правого фокуса «конверта». Чем же оно вызвано? Попробуем разобраться. Схемы в методологии могут выполнять как категориальную функцию (средства организации мышления), так и функцию изображения объекта (онтологическую). Это нормально для методологического мышления и соответствует принципу двойного ортогонального полагания (в противоположность принципу параллелизма), который нужен, чтобы не схлопывать план средств и план объектов мышления. Когда традиционный философ или ученый приступает к изучению мышления, он попадает в эту ловушку отождествления объекта и средства мышления, поскольку и то, и другое выражено в одинаковой знаковой форме. Традиционные словесные определения, подкрепленные принципом параллелизма, затрудняют разрыв этого порочного круга и тогда на выручку приходят методологические схемы и принцип двойного полагания. Все методологические схемы имеют генетическую связь со схемой знания. Возможно, Георгию Петровичу в первом прочтении схемы категории не понравилось, что в ней эта связь совсем не прослеживается (хотя это не так). Второе прочтение восстанавливает эту связь, но в ней теряется ясная прежде логика категориальной работы как работы с понятиями. И эта работа – работа особого рода, связанная с «соорганизацией и синтезом знаний», но не сводимая к получению знаний в результате операций с объектом. Понятия связи, операций и процедур, к примеру – это не знания, а специальные мыслительные конструкты, как и категория системы, сшивающая понятия процесса, связи и материала. Категория системы – наш «способ видеть и изображать объекты» (10, с.2.), но никак не знание. Необходимость в категориальной работе в истории науки возникала чаще всего в ситуациях апорий (антиномий), т. е. в ситуациях противоречивости знаний. Георгий Петрович приводит пример физического парадокса, выявленного Г. Галилеем[5]. Парадокс проистекал из-за определения равенства скоростей, которое могло быть применено только к равномерному движению, но уже не годилось для равноускоренного. Имелось определение Аристотеля. Галилей предложил своё определение, не противоречащее первому, но обнаружил противоречие в выводах по итогам эксперимента с падающими телами. Потребовалось переосмыслить категорию движения и вводить новое определение скорости, подходящее не только для равномерного, но и для равноускоренного движения. Из того факта, что мы выражаем знания в понятиях, не следует, что понятия и есть само знание. Вернемся к схемам категорий. Понятно, что категориальная работа есть работа с понятиями, логическая работа в широком смысле слова (6, с.2). И этот факт отлично схватывает первая схема. С другой стороны, категориальная работа – это работа по соорганизации и синтезу знаний (3, с.1). И этот факт, никак не представленный на первой схеме, включен во вторую. Но в этом случае вторая схема уже напоминает странную перерисовку схемы знания и уводит нас от сущности категориальной работы. Мы можем представить три фокуса второй схемы как объективное содержание, знаковую форму и процедуры замещения и отнесения. А четвертый фокус «знание об объекте» – это, по сути, просто название схемы из трёх фокусов.
Рисунок 3 Вторая схема категорий и схема знания. И тогда получается, что Георгий Петрович вводит категорию системы в своём докладе (5, с.2) не с помощью схемы категории как таковой, а с помощью схемы знания, взятой в категориальной функции, т. е. в функции средства организации мышления (в квадратных скобках на третьем рисунке). Схема знания в этой роли смотрится отменно и работает безупречно именно благодаря заложенному в ней принципу двойного ортогонального полагания. «В схему знания были включены и в ней обозначены отдельно: 1) знаковые формы знания, которые до этого обычно рисовали только в науке или держали интенционально в обыденном мышлении; 2) процессы употребления знаковой формы, в частности - отнесение ее к объективному содержанию. Это маленькое, на первый взгляд, изменение кардинально меняет все планы понимания и интерпретации этой схемы и порождает массу парадоксов, а при правильной работе дают нам возможность строить новую научную эпистемологию и научную теорию мышления. Дело в том, что схема знания - принципиально неоднородная схема. Но такие схемы вообще-то запрещены в науке. Логицизм и формализм проделывали гигантскую работу, чтобы в основаниях, например, математики такого никогда не встречалось. Поскольку только это обеспечивает непарадоксальное развитие математики. А здесь? Я рисую знаковую форму (которая вроде бы изображает объекты - так утверждается во всех философских и логических системах, построенных на принципе отражения). На этом же листочке бумаги, на этой же схеме я рисую объективное содержание, которое имеет принципиально другое существование. И я рисую процессы или связи, которые создаются в мыслительной работе и существуют в ней - скажем, в понимании, интерпретации и т.д. И все это я рисую вместе и беру все как одно целое, хотя разные части этой схемы (а здесь три разных смыслонесущих части), имеют разное существование и разные логики. И вот в этом заключено все дело. А все остальное - лишь следствия. И именно за счет такой прорисовки я могу формализовать свою работу, свое мышление, свою мыследеятельность, сделать ее объектом и применять к ней следующую мыследеятельность, т. е. я фиксирую в ней не только объект, но и свою собственную работу и превращаю ее в объект своей мысли и мыследействования.»
Итак, вероятнее всего, Георгию Петровичу в первом варианте «схемы категории» не понравилось, что категории по этой схеме никак не связаны со знанием и представляют собой чисто логическую конструкцию. Да, в первой схеме есть объект и операции. Но объект не дан нам непосредственно. Операции и процедуры с объектом нужны для строительства знаний. Логические операции возможны с объектом мысли, но объект мысли появляется внутри схемы знания. Знания нужно как-то ввести в первую схему. Отсюда следует, что первая прорисовка - логичная и красивая – имеет существенный изъян. Но странным здесь является то, что Г.П. просто переназывает правый верхний фокус, меняя название фокуса с «понятия» на «знания», хотя и в первом и во втором варианте «схемы категории» знания по сути уже представлены треугольником из фокусов «знаковая форма-объект-операции». Если присмотреться внимательнее, то можно увидеть в этом треугольнике упрощенную перерисовку схемы знания без стрелок замещения и отнесения.Сказать спасибо
5. Решение странного противоречияРазумеется, внимательный читатель заметил, что до данного момента мы выражались в онтологической манере, то есть сделали «категории» объектом мысли и разместили их соответственно на онтологической доске. Обнаружив странное противоречие, мы должны перейти к категориальной работе и попытаться это противоречие устранить. Странным мы называем его лишь потому, что на самом деле противоречия нет, если предложить другую прорисовку схемы категории, устраняющую недостатки первой и второй схемы, но сохраняющую преимущества и смысл обеих схем. Мы работали над этой проблемой, пока один из участников семинара – Медведев Андрей не предложил красивый ход.
Перекрестие связей между фокусами схемы категории (с понятиями) образует пятый фокус. Он связан со знаками, объектами, операциями и понятиями пока только графически. Но что нам мешает придать этому фокусу собственное содержание и дать имя? Ничего. Мы можем связать первую схему со знаниями об объекте, отобразить на ней и знания и понятия и задать схему категории более точно, чем делают это первая и вторая схема. Достаточно обозначить пятый фокус как «знания». При этом мы сохраняем на схеме понятия, сохраняем отличие понятий от знаний, убираем чисто логическую умозрительную трактовку понятия, связав объекты мысли и понятия через фокус знаний об объекте. Таким образом синтетическая схема категории начинает полностью соответствовать тезисам Георгия Петровича в отношении категориальной работы, представляет категории как предельно общие понятия «с особым содержанием и смыслом», как средства «соорганизации и синтеза знаний», как средства «обеспечивающие мыслительное действие» и т.д. Правда, остаётся вопрос, корректно ли в данном случае сохранять связь фокуса понятий с фокусом операций. Ответить на этот вопрос трудно. В примере с Галилеем мы видим, что между двумя определениями равенства скоростей движения не было противоречия до тех пор, пока эти определения не столкнулись с новым знанием, полученным в результате операций с падающим шариком. Более того, противоречия возникли не между двумя определениями равенства скоростей (где второе является обобщением первого), а между двумя выводами на основе сопоставления определений и конкретных фактовСказать спасибо
6. Философская революция Г. П. ЩедровицкогоВведя принцип двойного ортогонального полагания, Георгий Петрович дал возможность определять и разрабатывать средства мышления, создал инструментальный подход к мышлению. Таким образом он помимо прочего одним эффектным, а главное – эффективным приёмом разрешил многовековой спор идеалистов и материалистов, а также номиналистов и реалистов, совершив тем самым революцию в философии. Понятия, идеи, знания могут выполнять функцию средств организации мышления и деятельности, и они же могут выполнять функцию изображения объектов деятельности и мышления, и сами могут стать объектами мышления. Нет никакого противоречия между миром вещей и миром идей, и между знаковой формой и объективным содержанием. Идеи тоже могут быть взяты и рассмотрены в функции «вещей», когда мы изучаем мышление. Они могут быть взяты как объекты оперирования, точно также как объекты материального мира. Идея мыследеятельности как единой системы «замысла-реализации», где мы движемся от замысла к реализации и обратно, открывает путь к подлинному изучению человеческой деятельности и мышления, что было невозможно в рамках традиционной гносеологической «открывающей» позиции философов и учёных, в рамках принципов тождества и параллелизма. «Необходимо, прежде всего, понять, что методологическое мышление есть принципиально новое мышление, не сводимое ни к философскому, ни к научному. Новое не только тематически, но и технологически новое. Методологически мыслящий человек совершенно иной человек по сравнению с мыслящим иначе. Я все время подчеркиваю, что методологическая рефлексия обладает одинаковой мощностью и тогда, когда она мыслит поверх, и тогда, когда мыслит сквозь, и тогда, когда она двигает старые содержания, т.е. тематически иначе работает, т.е. старыми мышлениями работает как тематизмами, как вещами, как единицами. И в схеме организации рефлексии в методологии это все представлено, потому что, когда там задается верстак, то это либо то, чем я могу работать как единицей, как новым тематизмом, либо это есть то, во что я могу войти. Я же свободно распредмечиваю, опредмечиваю, перепредмечиваю. Я могу войти в структуру деятельно-сти, обозначенную у меня на схеме, и жить по ее законам. Могу эту структуру деятельности сделать предметом рассмотрения с надстройкой над этим нового мышления, причем любого из этого пространства. Могу, наоборот, предмет распределить и сделать структурой деятельности и жить там. Схема пространства дает возможность для всего этого. Когда я начинаю выполнять какую-то предметную работу, я центрируюсь на чем-то, перевожу это пространство в онтологическую организацию двух онтологий, трех, четырех онтологий, пользуясь схемой многих знаний. Но в принципе у меня должна быть одна центровая плоскость. Это есть плоскость деятельности. И поскольку я дальше могу все выразить через нее, постольку я могу работать в любой действительности как с действительностью, могу работать с ней как с организованностью деятельности. И вот это проецирование одного на другое и есть суть методологического подхода при решении предметных задач. Современная философия абсолютно не понимает природы символизма, и, кстати, совсем не понимает таких отношений, как выразить, изобразить, представить, заместить, обозначить, поскольку она есть не семиотическая философия, и не семиотическая методология. Она безграмотна в семиотическом отношении. Для обозначения сорока сущностей у нее есть одно слово. Она ничего не различает.»Сказать спасибо
Мой доклад строится из внутренней позиции. Необходимость четко различать внешнюю и внутреннюю позиции для меня нечто вроде закона: начиная обсуждение, необходимо сориентироваться относительно слушателей. И сейчас я обращаюсь к тем, кто считает себя причастным к разработке общей и прикладной СМД-методологии.
Внешней позицией будет позиция тех слушателей, которые хотят получить некоторые средства для использования в других областях, скажем, в геологии, педагогике, психологии и т.п. Значит, этот доклад ориентирован на тех, кто обсуждает вопрос, что и как надо делать в рамках общей и прикладной СМД-методологии.
И тогда вы понимаете, что обращение к другим, скорее, уяснение вопросов для самого себя, чем забота о понимании их другими.
Первый тезис. Я исхожу при обсуждении этого круга вопросов из понимания нашей ситуации. Одним из определяющих моментов ситуации, на мой взгляд, является то, что мы в последние пять лет вычерпали основное содержание наших теоретических схем (я имею в виду организационно-практическое содержание), хотя работа по развитию их шла достаточно интенсивно. И, следовательно, сегодня мы стоим перед необходимостью, дабы развивать наши прикладные работы, развернуть совокупность теоретических представлений, которых явно не хватает. И в плане преодоления несоответствий между практикой нашей работы и теоретическими представлениями я и хочу сегодня обсуждать все вопросы.
Второй тезис. С сегодняшней точки зрения главным результатом за последние пять-шесть лет было развитие схемы мыследеятельности (МД). Она появилась в процессе 1-й, 2-й, 3-й ОДИ и задавала теоретическое основание или базу для такой теории. Иначе говоря, базу для проведения и организации игр. Сегодня ситуация выглядит совершенно иначе.
За последний год было проведено несколько принципиально новых ОД-игр, в которых руководство осуществлялось парой (парами). И наличие пары руководителей создавало особую ситуацию (точка зрения П. Щедровицкого). Как следствие работы этой пары были выработаны новые системодеятельностные представления, которые дают возможность кардинально изменять формы организации и проведение самой игры. И с этой точки зрения проводится критика схемы МД, создаются новые, как бы многомерные схемы, где мышление лежит в одной плоскости, а коммуникация в другой – ортогональной ей, и при этом все раскладывается на несколько поясов или на ряд слоев. И возникают, действительно, совершенно новые проблемы теоретического исследования, я даже сказал бы − конструктивно-теоретического исследования.
В связи с этим я и хочу сделать несколько замечаний, прежде всего, по схеме МД. А потом вывести из этого задачи, которые мне представляются первоочередными.
Третий тезис. При этом необходима некоторая концентрация внимания и мышления на основных линиях, которые продвигали бы нас. Поскольку поле исследования невероятно большое, то, двигаясь по этому полю неорганизованно, мы мало чего достигнем. И в силу этого теоретические разработки будут носить какой-то куцый характер. Поэтому мои ориентации направлены на разработку тех проблем, которые можно считать важнейшими или первоочередными.
Первый раздел – схема мыследеятельности. Первое, на что я хотел бы обратить ваше внимание: эта схема не является ни схемой-моделью, ни изображением каких-то организованностей МД. И, следовательно, встает вопрос: каково назначение и функции этой схемы?
В основе этой схемы лежит пояс двусторонней мысли мК, где позиционеры выражают определенное содержание в текстах, передают его другим; с этим слоем сложным образом переплетается пояс мД, как одна из форм выражения понимания. Пояс, надстраивающийся над поясом мК, − это пояс чистого мышления, развертывающийся на двух ортогональных досках форм и схем. И здесь свои мыслящие позиционеры, двусторонняя связь рефлексии и интерпретации схем, которая осуществляется на вертикальных стяжках между этими горизонтальными слоями. На схеме эти фигурки я отмечаю звездочками. Внизу находятся две ситуации коллективного и организованного мД. И переходы от ситуации мД к ситуации мК осуществляются тоже за счет рефлексивных позиций, которые выполняют «обратные» функции соответствующей интерпретации.
Итак, мое первое утверждение состоит в том, что эта схема принципиально иного рода. И надо дать соответствующую квалификацию этой схеме и определить ее статус. Пока я не могу сказать ничего больше того, что это есть схема сущности мыследеятельности. И в этом смысле это схема-принцип. Может быть, правильнее было бы сказать, что она выражает принципиально другой подход к явлениям мышления, коммуникации, мыследействованию, нежели все то, что развивалось в традиции. И в этом смысле это мировоззренческая схема, она задает альтернативные способы анализа, альтернативные всему тому, что разворачивалось до сих пор, скажем, в философии И.Канта, И.Г.Фихте, даже во всех эпистемологических разработках, которые проводили советские философы, рассматривая знание, мышление и т.п.
Второй раздел. Значит, если мы квалифицируем эту схему как глубинную сущностную схему МД, то рассматривать её мы должны только в одном плане: что можно из неё вывести или как ее можно развернуть, чтобы получить эмпирические схемы, которые можно применять на разном материале. Этим, по сути дела, и было вызвано моё утверждение, что это не схема-модель, не схема организации или структурной организации МД. Это – схема-принцип, выражающая сущность МД, из которой надо развертывать разные конструкции и различные формы организации. Следовательно, вопрос должен ставиться так: как это надо делать, в каком порядке, в какой последовательности.
-------------------------- Доклад 7 марта 1986 г. на семинаре в Московском институте нефти и газа им. Губкина (МИНГ). Арх. № 0340. Расшифрован В.М.Мартыненко в Рязани 23 марта 1988 г. (Продолжение этого доклада «Схемы мыследеятельности и работа с ними» состоялось на внутреннем семинаре 11 марта 1986 г. и было опубликовано в 1993 г. в альманахе «Кентавр», № 1 под названием «Понимание и интерпретация схемы знания» и в 2005 г. в книге:. Понимание – Мышление – Рефлексия. М. 2005. – Ред.).
Участники: ЮГ – Юрий Вячеславович Громыко; ПЩ - Петр Георгиевич Щедровицкий; АП - Анатолий Аркадьевич Пинский; ГЦ - Георгий Цветков; ВВ - Валерий Анатольевич Ванюшин; ВА - Валентина Анатольевна Х.; ВМ – В.М. Мартыненко; ГИ - Галина Ивановна Х.Сказать спасибо
На первый взгляд может показаться, что небольшая книжка И. Лакатоса, профессора Лондонского экономического училища, посвящена узкой и специальной проблеме - строению и взаимной связи математических доказательств и опровержений. Но это лишь эмпирический материал книги, а, по существу, в ней обсуждаются самые принципиальные и острые вопросы современной логики и "философии математики". Впервые работа была опубликована в журнале "The British Journal for the Philosophy of science, Vol. XIV, NN 53, 54, 55, 56, 1963/1964. Перевод ее на русский язык, безусловно, очень полезен. Глубина поставленных научных проблем и тонкость их обсуждения вызывают восхищение; по форме изложения, легкой и остроумной, эта книга - подлинное произведение искусства. Основной замысел исследования прост. Но это та простота, которая отличает действительно большие и важные идеи. Взяв за основу эмпирический материал по истории одной стереометрической теоремы, касающейся соотношения между числом вершин V, ребер Е и граней F многогранника (V - Е + F = 2), впервые подмеченного и доказанного Эйлером, Лакатос принципиально отошел от существующих образцов исторических сочинений, описывающих мнения и суждения различных авторов, даты выхода их работ и т.д. и т.п. Выделив все исторические тексты, связанные с позднейшим обсуждением теоремы Эйлера, он не стал их излагать и пересказывать, а собрал все исторические персонажи в одну "классную комнату" в качестве "учеников" - участников единой дискуссии и заставил их доказывать первую догадку Эйлера, опровергать ее контрпримерами, снова строить доказательства с учетом новых данных, введенных предшествующими рассуждениями и снова их опровергать. В реальней истории между учеными, обсуждавшими эту теорему, тоже, конечно, была связь: одни опровергали ее, другие, наоборот, подкрепляли и доказывали; когда это было нужно, они по ходу дела меняли понятия, "доставшиеся от отцов", но чаще всего это делалось неосознанно, и, главное, эти ученые не ставили перед собой задачу менять понятия и логические методы. Их рассуждения, зафиксированные в научных текстах, составляют "тело" современной науки и ее историю. Но если затем исследователь-историк захочет увидеть во всем этом развитие, то он должен еще особым образом представить все, что зафиксировано в текстах, должен увидеть за ними какой-то строго определенный объект, тот самый, который может развиваться и развивается. Но тогда совершается странная на первый взгляд, но, по сути дела, совершенно необходимая и закономерная метаморфоза: рассуждения, зафиксированные в текстах, уходят на задний план, ибо в них как таковых нет и не может быть развития в точном смысле этого слова - они каждый раз просто другие, а на их место исследователями выдвигаются философские идеи, математические понятия, логические принципы и т. п., то есть всегда, если говорить обобщенно, средства человеческого мышления, на основе и с помощью которых ученые-математики строят свои рассуждения. Именно средства мыслительной деятельности в отличие от рассуждений - продуктов этой деятельности - оказываются теми единственными объектами, которые могут быть представлены как развивающиеся; только с ними может связываться представление о естественном процессе развития, подчиняющемся своим историческим законам, а рассуждения остаются вне рамок того идеального объекта, которому мы приписываем развитие; они каждый раз лишь продукт отдельного целенаправленного и сознательного, акта мышления. Подобные представления широко распространены в истории науки и в философии; они достаточно точно и правильно отражают реальное положение дел. Но Лакатос представляет все иначе. Собрав рассуждения разных исследователей в одно целое, связав и противопоставив их друг другу как части одной дискуссии, он создает из них одно сложное рассуждение и, таким образом, превращает историю развития знаний в логический процесс. Если раньше "источником" и "причиной" развития понятий, онтологических представлений и логических принципов можно было считать лишь стихийный исторический процесс, то теперь благодаря приему, примененному Лакатосом, развитие предстает как совпадающее, по сути дела, с сознательным рассуждением, а следовательно, как регулируемое какими-то едиными логическими нормами. Само по себе такое оборачивание истории в план деятельности людей и, наоборот,- деятельности в план истории не ново для философии и логики. То же самое, по существу, хотя и на другой основе, делали Фихте и Гегель. Но если они представляли все как самодвижение понятий, не анализируя структуру тех рассуждений, которые это движение производят, то Лакатос, наоборот, ставит в центр всего именно рассуждения. Это дает ему возможность рассмотреть значительно более сложную эмпирическую единицу, нежели те, которые рассматривались исследователями до него,- индуктивную догадку вместе с доказательствами и опровержениями - и перевести саму идеи исторического развития мышления из области философии в область эмпирических научных разработок. И уже одно это составляет значительный вклад в современную логику. Существует принципиальное различие между двумя типами рассуждений. В одном мы имеем четко фиксируемую систему средств - философских идей, специальных понятий, методов, - которая остается неизменней в ходе решения определенных задач и используется в том виде, в каком она существует, для получения знаний о каком-либо объекте. В другом - исходные средства рассуждения, наоборот, не остаются неизменными, а перестраиваются и переделываются. Обычно это бывает тогда, когда имеющиеся средства не адекватны выбранной задаче и не могут обеспечить ее решения. Поэтому-то исследователю и приходится в ходе решения поставленной перед ним задачи одновременно изменять и перестраивать средства, которыми он пользуется. Второй тип рассуждения значительно сложнее, чем первый, и именно он представляет наибольший интерес для методологии науки и логики. Но до сих пор лишь первый тип был в какой-то мере предметом логических исследований, а второй вообще никогда ранее, по сути дела, не затрагивался и не исследовался. На то были свои причины, которые следует искать в общих тенденциях развития логики. Когда представители современной символической логики, в частности и в нашей стране, говорят о "логике науки" или "логике научного познания", то они исходят из средств, уже выработанных математической логикой, и имеют в виду применение этих средств в исследовании научных знаний, (см., например. А.А.Зиновьев. О возможностях логическою анализа науки. В сб. "Логика и методология науки", М., 1967, стр. 16-17). Они различают средства логики (обычно это логические исчисления) и теорию языка науки, подчеркивая, что применение средств нельзя рассматривать в качестве простой интерпретации их на факты языка науки (см. там же, стр. 18-19), но никогда не обсуждают и не исследуют ни природу логических проблем и логических фактов, ни природу объекта логики. Более того, представители этого направления пишут и говорят таким образом, что создается впечатление, будто логические факты появляются сами собой в ходе развития конкретных наук, таких, как физика, химия, лингвистика или социология, а логические проблемы должны ставиться самими представителями этих наук и притом так, чтобы они соответствовали разработанным в логике средствам. И. Лакатос идет принципиально иным путем, и, наверное, это объясняется тем, что он исходит из другого, на наш взгляд, значительно более глубокого представления о строении науки. Для него система науки не ограничивается средствами, применяемыми к внешним для системы проблемам и фактам. Наоборот, как факты, так и проблемы входят в систему науки, создаются этой системой, являются в ней самым главным элементом. Поэтому Лакатос начинает свои исследования с того, что конструирует новые факты и ставит относительно них новые проблемы, не очень заботясь о том, есть ли уже подходящие средства для их разрешения. Таким новым фактом и является связка доказательства и опровержения или, более общо, рассуждение, приводящее к развитию средств мышления - теоретических понятий и методов. На первый взгляд может показаться, что текст книги Лакатоса представляет собой просто эмпирический пример подобного рассуждения. В какой-то плане так оно и есть. Но этот пример приводится с такими целями и представлен в столь обобщенной и схематизированной форме, что он выступает как нечто значительно большее: это, по сути дела, модель факта, специально сконструированная и особым образом изображенная. Здесь можно провести исторические параллели. Аристотелевские описания знаменитых элейских апорий, так же как и парадоксы в "Беседах" Галилея, не просто конкретные рассуждения, а специальные реконструкции их, произведенные в методологических целях; в них связываются в одно целое две разные процедуры описания одного и того же объекта и, соответственно, два разных ответа на один вопрос. Именно эта связь, приводящая к парадоксу, создает проблему и является тем, что подлежит изучению. Точно так же и у Лакатоса: связь разных ходов мысли, разных способов решения одной и той же задачи, связь доказательств и опровержений, которая благодаря своим специфическим особенностям приводит в развитию понятий и методов, создает те факты, которые должны изучаться в логике в описываться ею. Но самое важное и интересное начинается потом, когда, пытать описать новые факты с помощью традиционных логических понятий, мы с очевидностью обнаруживаем, что эти понятия здесь не "работают", что они ничего не могут "схватить" и объяснить, что нужно строить новую логику, вырабатывать новые принципы логического анализа, создавать новые понятия. Мы попадаем в особую критическую ситуацию, требующую перестройки целых отраслей науки и радикального пересмотра научных ценностей. И. Лакатос достаточно хорошо понимает значение своей работы. По его собственному выражению, она является "вызовом математическому формализму" и "догматистской теории познания" (стр. 10). В критическом анализе он различает "метаматематику" и "формалистскую философию математики". Сейчас и та и другая, по его мнению, уже не могут нас удовлетворить. Против метаматематики выдвигается прежде всего то возражение, что есть очень много математических задач и способов рассуждения, которые выпадают из рамок ее исходных абстракций. В их число, в частности, входят все задачи, относящиеся к "содержательной" математике и ее развитию, все, что касается решения реальных математических задач. Главным возражением против "формалистской философии математики" является указание на то, что в ней нет места для методологии и логики открытия (см. стр. 8-9). По признанию многих ведущих логиков, естественное, неформализованное математическое рассуждение и неформальная математическая теория - объекты, неподходящие для логического исследования; подходящими будут только дедуктивные формализованные теории. Но если принять этот принцип, то он неизбежно приведет нас к мрачной альтернативе механического метода машинного рационализма и иррационального отгадывания вслепую (см. стр. 9). Поэтому - такое основной вывод Лакатоса - история математики и логика математического открытия не могут быть развиты без критицизма и окончательного отказа от формализма. Наоборот, критическая позиция, противостоящая формализму и делающая предметом своего исследования неформальную математику и неформальные рассуждений, "дает творческим математикам богатую ситуационную логику" (стр. 9). Таким образом, позиция Лакатоса оказывается вызовом не только по отношению к формализму в так называемой философии математики, но и вызовом по отношению ко всей традиционней логике. Мы не говорим уже о догмах "популярной логики". "Здравый смысл" узнает из этой книги много такого, что заставит его не на шутку волноваться; например, то, что доказательство есть "мысленный эксперимент" или "испытание", что оно никогда не гарантирует истинности доказываемого наложения (см. стр. 23, 35, 42-43, 73, 74-77), что основания доказательства весьма произвольны и что в конечном счете само оно "игра, в которую играют, пока не устают" (см. стр. 58), что аксиома - это смелое предположение, в истинности которого нужно сомневаться (см. стр. 70), что доказательство не имеет смысла без сопутствующего ему опровержения (см. стр. 70-71), что "формалисты" всегда должны быть крайними "психологистами" (см. стр. 72-74), что нет разных доказательств одной и той же теоремы, а каждое доказательство доказывает свою особую теорему (см. стр. 91-92), что рожденные доказательствами понятия не представляют собой ни спецификаций, ни обобщений наивных исходных понятий (см. стр. 125-128, 130), что факты не подсказывают догадок и тем более не поддерживают их, а, наоборот, догадки подсказывают факты (см. стр. 106-103) и что поэтому индуктивное уважение к фактам задерживает рост и развитие знаний (см. стр. 104), наконец, что в математике для развития математического вкуса необходимо иметь критиков наподобие литературных,- может быть, таким путем удастся задержать волну претенциозных тривиальностей в математической литературе (см. стр. 136). Все это не просто сказано, но и показано на эмпирическом материале, причем так, что у читателя уже не остается никаких сомнений. Но не это уничтожение "призраков рынка" составляет главный логический результат рассматриваемого исследования. Подходя в анализу структуры математического знания с точки зрения его развития, Лакатос получает возможность увидеть такие "стороны" понятий и рассуждений, которые не могли выделить и описать логики, отрицавшие исторический подход. Для современной символической логики характерно сведение логической проблематики к анализу языка науки и, соответственно,- сведение знаний к языковым выражениям. Неправильно думать, что это отличительная черта позитивистской логики. Специальный анализ показывает, что так должны делать все, кто пытается анализировать научные знания и рассуждения на основе понятий традиционной логики (см. "Принцип параллелизма формы и содержания мышления н его значение для традиционных логических и психологических исследований". Сообщения I-IV. "Доклады АПН РСФСР", 1960, NN 2, 4; 1961, NN 4, 5). Но Лакатос уже не может идти этим путем. Поставленный перед необходимостью объяснять причины и механизмы изменения знаний, а это значит - причины так называемых "ошибок" в образовании знаний, причины и структуру парадоксов, пути и способы их разрешения и т.п., он уже не может ограничиться знаковой формой, в которой выражаются знания, а вынужден включить в предмет своего анализа "объективное содержание", то есть объекты, способы их сопоставлении друг с другом, "стороны" объектов, выявляемые путем сопоставле-ний, смысл получающегося знания и способы объективного выражения этого смысла в моделях идеальных объектов. Именно эти "объективные содержания" оказываются основными конституирующими элементами знания, а процесс их выявления или конструирования - сердцевиной и сутью процессов развития знаний. В результате получается такое представление о знании как объекте логического анализа, которое не имеет уже ничего общего с представлениями, получавшимися в результате анализа "языка науки". В рамках дайной рецензии мы не имеем возможности описывать и оценивать те аспекты строения и развития понятий, которые Лакатос выявляет на основании своего "содержательного" подхода; назовем лишь некоторые из них: 1) леммы, бывшие условиями доказательства, перерабатываются в признаки, задающие класс объектов, 2) на основе признаков, входящих в понятие, вырабатывается схема объекта, в то время как доказательство теоремы становится процедурой конструирования этой схемы как идеального объекта. 3) в ходе изменения понятий создаются все новые идеальные объекты (или новая идеальная действительность): многогранник, выступавший сначала как тело, ограниченное плоскостями, оказывается затем совокупностью пересекающихся плоскостей, а еще дальше - совокупностью линий-ребер (см. стр. 122-128). Ни о чем подобном не могло идти речи в рамках традиционной формальной логики. Особенно отчетливо различие двух логик - формальной и содержательной - выступает при обсуждении вопроса о роли и участии логических принципов и понятий в конкретном научном исследовании. Развитие понятий связано с перестройкой области их содержания, в частности с изменением "отличительных признаков" и объема создаваемых наукой классов объектов и отношений между ними. В каждой "точке" исторического процесса, в которой появляется необходимость такой перестройки, возможны разные линии дальнейшего движения (Лакатос показывает это на богатом эмпирическом материале), и поэтому ученым приходится все время бросать жребий, выбирая одну из них. Не удивительно, что они постоянно ставят вопрос о том, какая линия является более целесообразной с точки зрения перспектив дальнейшего развития науки. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно выйти за рамки специальных научных предметов и перейти в область методологии и логики. Многие представители специальных наук хорошо понимают это и обращаются за помощью к логике. Но им, как правило, говорят, что решать подобные вопросы и давать на этот счет какие-либо рекомендации не дело логики. Такую позицию легко объяснить. Ведь здесь нужно знать, как задается содержание различных понятий, что представляет собой доказательство, какую роль в нем играет оперирование моделями и, главное, каковы законы и механизмы развития мышления и науки. Но современная символическая логика не дает этих знаний и не может дать. С этой точки зрения позиция, занимаемая логиками, отказывающимися давать методологические рекомендации, является предельно честной и фактически правильной. Но это не может нас удовлетворить. Ведь вопросы такого рода все равно непрерывно возникают в науке и постоянно, хотя и кое-как, решаются в методологии, а в системе современных наук нет иной науки, кроме логики, которая могла бы обеспечить эту работу необходимыми теоретическими знаниями. Поэтому претензии к логике остаются, и их нельзя считать необоснованными. Именно из этого исходит Лакатос, выдвигая идею "ситуационной логики". Но именно в этом же пункте приходится говорить о расхождении между целями книги и ее действительным содержанием. Логические знания, претендующие на роль научно-теоретических оснований для методологических рекомендаций, должны иметь особое содержание и особую форму, в частности, фиксировать закономерность и "необходимость" в развитии мышления и науки. Чтобы описать свой эмпирический материал, Лакатос вводит целый ряд обобщенных понятий, таких, как "локальный" и "глобальный" контрапример, "расширение" и "сужение" понятий, "теоретическое" и "наивное" опровержение, "возрастание содержания" понятий и т. п. Пользуясь этими понятиями, можно выявить подобный эмпирический материал и в других науках: физике, химии, биологии или языкознании,- причем в достаточно большом количестве. Но сколько бы ни было таких явлений, описываемых единообразным способом, из них все равно никогда не получится логики, ибо примеры не дают и не могут дать знаний о закономерности и необходимости развития каких-либо объектов. Чтобы получить "необходимое" знание, нужно перейти от историко-методических и эмпирических описаний к собственно научным. А это значит построить какой-то идеальный объект и в логико-методологических исследованиях описывать законы и механизмы его функционирования и развития. Так мы приходим к основному для современной логики и методологии науки вопросу: что представляет собой тот идеальный объект, который мы должны ввести, чтобы иметь возможность необходимым и строго научным образом описать развитие науки и производящие его процессы рассуждений. Описывая свою модель сложного, "исторического" рассуждения, Лакатос пользовался разными языками - собственно математики и метаматематики, языком исторических комментариев и языком современной логики. Но ни один из них не имеет за собой той онтологической картины, которая могла бы изобразить необходимый здесь идеальный объект. Найти его, повторяем,- основная задача современной логики. Наверное, нужно специально отметить, что особенно интенсивные исследования в этом направлении ведутся у нас в стране. Именно на решение этой задачи, в частности, были направлены работы Э.В.Ильенкова и А.А.Зиновьева (первого периода) по методу восхождения от абстрактного к конкретному; другую попытку представляет книга Б. А. Грушина "Очерки логики исторического исследования" (М., 1961), в которой предлагаются онтологические схемы объектов исторического исследования. К такого рода исследованиям должны быть отнесены и все работы по содержательно-генетической логике, основывавшиеся сначала на использовании многоплоскостных изображений знаний и процессов мышления, а затем на более богатых и развернутых представлениях науки как "машины" особого рода и мыслительной деятельности как работы, осуществляемой на этой машине (см. "Проблемы исследования структуры науки", Новосибирск, 1967). В книге Лакатоса, к сожалению, нет ни попыток построить такой идеальный объект, ни даже четкого тезиса о необходимости его. Может быть, это объясняется ограниченными задачами книги, а может быть, и тем, что сам автор ее недостаточно осознает ограниченность всякой "методической логики" и необходимость перехода к "научной логике", описывающей тот или иной идеальный объект. Единственно, что в ней и сделано, и сделано замечательно,- это созданы модели новых фактов для логики. Поэтому читатель со смешанным чувством восхищения и неудовлетворенности вынужден повторить вслед за И. Лакатосом последнюю фразу его книги: "Вначале у меня не было проблем! А теперь у меня нет ничего, кроме проблем!"Сказать спасибо
Пентеконтера - пятидесятивесельный корабль, изобретение греков гомеровского периода. Не менее важное изобретение, по мнению Михаила Константиновича Петрова, философа из Ростова-на-Дону, было сделано ими, когда они начали использовать эти корабли для пиратских набегов: для планирования набегов им пришлось изобрести мышление. На эту работу в последние годы жизни очень любил ссылаться Г.П.Щедровицкий.
"Можно ли палубную ситуацию, где 50 или 100 воль (были и 100-весельные корабли), способностей мыслить, принимать решения отчуждены в голову повелителя, а физические потенции повелителя многократно усилены исполнителями, рассматривать и как начало и как естественный тренажер навыков теоретического мышления? На наш взгляд, можно... Нус Анаксагора, демиург Платона, перводвигатель Аристотеля, пишущий Книгу природы посленикейский Бог христианства, отрешенный от дел мира сего Бог кальвинистов - все это варианты повелителя, пересаженного с палубы пиратского корабля на небо, но не теряющего в таких перемещениях монопольного права представлять слово во вселенском комплексе «слово - дело»."Сказать спасибо
Щедровицкий: в поисках элиты (2004) "Щедровицкий: в поисках элиты" - документальный фильм о жизни и деятельности Г.П.Щедровицкого. Фильм построен в виде популярного рассказа автора о семье Георгия Петровича, о зарождении и деятельности Московского методологического кружка и основных его идеях. В фильме использованы интервью с участниками ММК (Б.А.Грушиным, В.М.Розиным, Н.И.Кузнецовой, Г.А.Давыдовой, А.А.Пинским, П.Г.Щедровицким и др.), архивные видеозаписи.
Интервью с Георгием Петровичем Щедровицким
Институт человека. Кожа (1988) Очень приятные фрагменты, хоть и дебильный фильм. ГП появляется сначала, потом на 32.33, очень важный фрагмент "Рождается некая возможность стать человеком"52.13
